⇚ На страницу книги

Читать Бог есть

Шрифт
Интервал

Посвящается моей женщине,

Дарье Микутис. Люблю.

Не получит Ганг ганглий моих

Как поставлю растяжку


из слов!


чтоб каждый и спотыкался,


Я вовсе не балабол


не любитель приёмов грязных.



Прометей нам факел вручил


чтоб пергамент освещала лучина,


дар языка потёк


чернилами по нашим жилам.



Как я люблю язык!


Невозможно остановиться,


будто математик черчу


в воздухе разные рифмы.



И мозг напрягаю свой


что бывает довольно ленивым,


ему бы хлеб и вино


а я скормлю ему новую книгу.



Буду беречь язык


как Серафим


у Эдемской стенки,


этот сад уж не запустить


полно у меня удобрений.



Поставлю в Сети растяжки


языка ради я партизаню,


не позволю мозгу дремать


пусть нейронами зарастает.



Языка интересна изнанка


буду тропы использовать смачные,


я, конечно, не донор


но всем достанется рифмы плазма.



и Тлен пусть трясётся от страха


таламус-то совсем не старый,


Ганг не получит ганглий моих


я с каждым разом пишу филигранней.

Ты как, Господи, поживаешь?

Ну и машинерия,


эмергенция клеток нервных.


"Отойди от меня, Сатана!",


властелин я машины времени.



Павлин в самом расцвете сил,


хвост яркий подобен вееру.


Воображением шлифую ножи,


в мозгах историй немерено!



Сверстники играют в карты,


а я вперился в Леонардо.


Современник давно в арьергарде,


а я Христа пожираю глазами.



Исполнен печали,


в раздумьях о чаше.


Он уже видит "Дорогу скорби",


злобу людскую вдыхая.



Эх, вот бы сесть за этот стол,


пообщаться с Христом.


Сказать, что Он силён,


сравнить с бледным огнём.


О таком не писал Набоков,


и Горький топтался лишь около.



Я хочу Его похвалить,


достав цветок из своей котомки.


Розу,


конечно же розу.


Сошлась красота и грозность.


Лучшая аллегория!


ибо Бог насылает грозы,


а потом как достанет радугу:


"вишенка на синеватом торте".



Что за напасть?!


Свет яркий,


хочется плакать,


чёрт бы побрал катаракту.



Шум какой-то в ушах,


будто море ищу в ракушке.


Может рехнулся?


Сошёл с ума?


Пока в деталях картины копался.



Люби бог твою маму!


Пётр (кто же ещё?) тычет в апостолов пальцем.


Вино в деревянном стакане.


Кусок лепёшки, какой же румяный…



Доигрался,


братцы,


доигрался!


Я, конечно, имажинист,


но не любитель галлюцинаций.



Какой каламбур, однако,


Фома, Павел, Пётр,


а сам сел на место Иоанна.


Наконец набрался отваги,


взглянул на Христа прямо,


я ошалел…



Он такой неузнаваемый!



Кусок блестящего сахара,


аппетитный до колик,


Его хочется смаковать с чаем.



Не человек, ручей,


ручей из воды хрустальной.


Его речи полны печали,


но Он разливает вино,


ведёт себя как радушный хозяин.



И это Бог?


Бог, совершающий самоубийство?


Максимум чая кусок,


что в воде человека решил раствориться.



Все гогочут,


Иуда исполнен тревоги,


а Христу хоть бы хны,


Он парирует браваду Петра,


но не так чтобы строго.



Смотрю на Христа во все глаза,


что уж там,


во все зенки.


Думаю, что бы сказать,


что попросить для души, для тела.



А Он видит всё, шельмец,


знает, как я обомлел.


"Иоанн, а Иоанн, у тебя ко Мне дело?".


Улыбается так,


будто не крест Его ждёт,


а из пряников терем.



Обстановка уж очень домашняя,


и не назвать Иуду предателем.


Он, наверное, одурел от счастья,


руку Богу жать дано не каждому.



Сижу в кругу лучистых друзей,


а замыкает круг Отец,


мне просить уже нечего,


решаю толкнуть нелепую речь.



Да мне, Господи, ничего не надо,


я многое понял, правда,


Ты такой сладкий, как сахар,


постараюсь не разбавлять водой грязной.