Мавка жила на дне Обводного в старой раздолбанной девятке, улетевшей в канал ещё до реконструкции Американских мостов.
Город кругом был красивый, да она мало его видела: старалась не отлучаться, боясь оставлять своё жилище без присмотра. Как там люди говорят? Птичка улетела, место сгорело? Неровён час, понабежит всякой нечисти, воюй с ними потом. Раньше-то она дверку запирать могла, а теперь та заедать стала. Ну, понятное дело, коли мужика нет, то и присмотреть за хозяйством некому.
Место было козырным, потому и сидела почти всегда дома: или на крыше своей тачки, уткнувшись лицом в подповерхность воды, или спала внутри, привалившись к сиденью, сплошь покрытому сопливой мутью грязной Невы.
Это маленькое удобство особенно ценишь, когда у тебя нет спины.
Она приплыла лет пять тому назад, ледоходом пригнало с Ладоги. Видать, утонула наша красавица по зиме, всплыла под водой, когда надулась, да и вмёрзла спиною в лёд. А там как пошли льдины, так её и оторвало от позвонков-то. Вот и осталась мавка с торчащими наружу огрызками рёбер и выпадающими кусками плоти промеж лопаток. Она себя до смерти не помнила, конечно же. Кто же себя помнит, коли умер нехристью, купаясь в проруби на Крещение?
Никто. Так даже и легче.
И ничего, прижилась в Обводном-то. Девушка она была хорошая, порядочная, хоть и пришлая. Стеснялась по-первости, когда под мостом жила, в рубахе какой-то таскалась, почти нагишом, волосами спину свою калечную прикрывала. Почти ни с кем и не разговаривала. А потом пообвыклась и стала будто бы даже популярной. Она же недавно померла совсем, тело человечье всякое помнит, даже если ума уж нет. Да и не нечисть какая-то, а самая настоящая утопленница.
Всякие кикиморные кумушки её постоянно выспрашивали «за жизнь»: Мавка объясняла что такое магнитолы, шприцы, отчего вода плохая стала. Откуда-то она знала про это, помнила своей мёртвой головой про живое.
Девятку ей отдал прежний владелец – волховский водяной. Тот прибыл на побывку к сородичам, да застрял в лихолетье 90-х, уж очень ему нравилось беспредельное гульбище, что кругом тогда творилось. Ох и повеселился же он, таская по каналу трупы гопарей, и утягивая под воду студенточек, пьющихпортвейн на спусках к Неве.
Да, что было, то прошло. Заскучал водяной по дому, пристрастился к веществам, и здоровье совсем плохое стало: чесаться начал, аж до ошмётков. Мавка объясняла ему про аллергию на синтетику, но сама толком не знала, бывает ли у них такое? Может и нервное, кто знает, что там у волховских в голове творится? Но тут уж чего долго рассказывать – в одно прекрасное утро растолкал он её, сунул ключи, попрощался и уплыл восвояси к себе домой. А может ещё куда. Кто бы знал.
Осталась девка при своём жилье в центре Питера, тут уж точно первая невеста канала стала.
Но молодец, конечно, не блудила, видать ещё при жизни нагулялась. Чинно жила, грызла корюшку. Ухаживал за ней один чудик, дохлых уток таскал, фантики, пел как-то хитренько на своём, да об чём ей с нечистью говорить? Она, какой ни есть, да человек.
Жила себе, вздыхала, пока не влюбилась в живого.
Он приходил на сторону Безымянного острова, смотрел на воду, подолгу стоял прямо напротив автовокзала. Красивый мужчина, видный, хромал только сильно.