«Станция «Щелковская». Конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.»
Что? Что? Почему Щелковская? Боже! Проехала! Проехала восемь остановок! Восемь!
Нет, это никуда не годится! Я схожу с ума! Я её боюсь! Надо уже давно признаться себе, что боюсь её. Это продолжаться так не может. Я истрепала себе все нервы. Я боюсь опоздать. И вот сейчас, выйдя заранее, всё равно опаздываю, проехав в каком-то тумане восемь лишних остановок.
Мы с ней договорились встретиться на Площади Революции. У этой собаки с блестящим носом от бесконечной полировки. Бедный пёс.
Вот опять! Причём тут эта собака? Ты сама себя загоняешь? Ты боишься опоздать и опаздываешь. Спала я что ли эти восемь остановок? Спала, наверное. Еду к ней в таком нервном состоянии! Нет, это невыносимо!
А почему ты её боишься так? Она же не орёт. Ни разу не повысила голос. Ни разу! Всегда на шёпот переходит. Губы узкие сожмёт и шепчет. Аж мурашки по коже. Губы такие тонкие. Никогда рот не красит. На краю губы всегда болячка. Говорит, витаминов не хватает, кожа сухая, вот и трескается в углу. Тихо так шепчет. А я как мартышка на удава… И потею.
Давно пора прекратить эти абьюзивные отношения. Что вот ты тянешь? Понятно, что тебе плохо. Совсем плохо. Так прекрати!
Ну, она неплохая на самом деле. Она так много для меня сделала. Я знаю её со школы. Всегда говорили, что она жёсткая. Но, когда у меня операция была, именно она договорилась с врачом, пристроила меня. Ходила, всё контролировала, за руку держала. Да если бы не она, я бы померла тогда.
А когда сын руку сломал, она опять помогла. Не успокоилась, пока его не вылечили. И с институтом так же. Точно так же. Всё благодаря ей.
Но всё остальное – просто ад. Если придёт на день рождения, то все сидят и молчат. Ну не всегда, преувеличиваю. Да, бывало и она пела. Да когда это было в последний раз? Сто лет в обед? Пела? Она пела, когда еще Коленька маленький был! А сейчас он уже в институте! Это… Постой, я считать-то не умею. Лет пятнадцать, как она уже не поёт. А сейчас только губы жмёт, да напрягает всех.
Да что ж я такая на неё злая? У неё несчастная судьба. Она одинока. Мама десять лет как умерла. У неё нет никого. Только пара подруг. Вот я одна из них.
Мама её, тётя Люся, такая весёлая была. Полная её противоположность! Помню, маленькие были, так у неё мужики менялись, как перчатки. И всё хохотала. Рот свой красный откроет и ржёт. Зубы белые крупные. Щёки румяные. Маленькая сама, пухленькая. Всё время делала химическую завивку. Ржёт, а кудряшки трясутся, как пружинки. Смотришь на неё и тоже смеяться хочется.
А Верка этих мужиков и смеха этого стеснялась. Перекосится вся, лицо брезгливое, и тянет на улицу меня из дома. Да, это мне весело было на тётю Люсю смотреть. А Вере с ней жить приходилось. И с детства взрослой за маму стать.