На полустанке, где мы с бабушкой вышли, задувал пронзительный ветер, солнце спряталось за низкими темно-серыми тучами, и было непонятно утро сейчас или вечер. Казалась, что здесь, на родине бабули не начало сентября, как во всей России, а уже хмурый ноябрь.
«Какое-то безвременье», – подумала я, на всякий случай посмотрев на часы в телефоне, которые подтвердили: сегодня 9 сентября 2021 года 9-07 утра.
Рядом со старенькой платформой, на которой через бетон уже проросли кусты шиповника, стоял полуразвалившийся вокзал, а вокруг раскинулся густой лес. И вот этот лес с его звенящей разноцветной вакханалией больше всего поразил меня. Мы с родителями и бабушкой часто ездили в парки, но бабуля была категорически против леса.
Меня вполне устраивал мой московский двор с тремя кустами сирени и двумя чахлыми березами, но тут на станции «Кирякины горки» я ощутила силу и мощь леса. Ветер шумел в ветвях, сгибая стройные стволы берез и набрасываясь на мощные дубы и клены, раскидывал багрянец их листьев, и кружил золотыми осиновыми листочками, засыпая ими платформу, траву вокруг и разбитую гравийную дорогу.
Идти до родной бабушкиной деревни Горки было три километра, но бабуля приехала на родину умирать и в свои восемьдесят семь с трудом передвигалась. Поэтому я настроилась на долгий путь, надеясь дойти до дома двоюродного деда хотя бы к обеду.
– Зачем тебе понадобилось ехать в эту глушь? – в который раз удивлялась я.
– Асенька, внученька, ты не понимаешь. Я хочу умереть на своей земле, и лежать рядом с родителями. У меня чувство, что случиться это со дня на день.
– Бабуля, я тебя умоляю, перестань так говорить! Ты ещё нас всех переживёшь! – возмутилась я, потому что обожала свою бабушку Машу, добрую, внимательную, знающую множество сказок и частушек, но всегда немного грустную. Эта ее загадочная отстранённость нравилась мне, наверно, больше всего. Она как будто давала мне воздуха думать самой, жить и совершать свои ошибки, в отличие от моей второй бабушки Янины, коренной москвички в пятом поколении. Та любила нас и душила своей неусыпной заботой не только меня, но и своего единственного сына – моего отца.
Мои бабушки сильно отличались по характеру. Янина Яновна все время суетилась, хлопотала. Они с дедом Димой прожили долгую и, как они утверждают, счастливую семейную жизнь. А баба Маша никогда не была замужем, а мою маму она родила и воспитала одна. Никому она даже полусловом не обмолвилась, кто же отец моей мамы.
Мама никогда не признавалась, но я чувствовала, что ее тяготит это молчание. Она очень поздно вышла замуж и родила меня, как она сама однажды призналась – боялась довериться мужчине, ведь главный мужчина в жизни любой девочке – папа, и он ее уже предал. Именно поэтому я так охотно поехала с бабушкой на ее родине, надеялась разгадать тайну маминого отца. Но мне было страшно слышать от бабули разговоры о смерти, я боялась ее потерять.
Марья Ивановна Сомина была родом из этих мест, но, по её словам, не было здесь последние 67 лет.
– Я убежала из деревни в 20 и никогда больше не возвращалась сюда, – рассказала мне бабушка в поезде. Она поддерживала связь только с младшим братом Ванечкой, от него она узнала о смерти родителей 40 лет назад. Сначала от воспаления легких умер старший Иван, а уж потом не смогла смириться со смертью мужа и ушла вслед за ним мать Анастасия, в честь которой меня назвали.