Ай и разгорится закат алым маковым! Полягут травы во поле сонные, дремотой сладкой напоённые, туманом бледным окутанные. И полетят тени крылатые, закроют собой полнеба, наведут шум, потревожат землю русскую. И станет на всём белом свете марево. Тогда поднимутся сыны верные, на бой сбираться станут. А того не ведают, что бой неравным будет. И ждёт погибель всякого, кто осмелится крыл тех рукой коснуться да в глаза заглянуть их обладателю. Огнём нещадным порушит всякого птица та вольная, имя которой – Жар!
Течёт-бежит река времени, преград на пути своём не зная. Вытекает из-под камня тонким ручьём, пробегает вдоль долин, уходит в рощу, а оттуда стремится в горы, чтоб сорваться с вышины потоком струящимся. Так и жизнь человеческая от начала и до конца своего – той реке подобна. Не удержать, не изменить её течения. Вначале идёт не спеша, потом всё быстрее и быстрее. Где остановку сделать ей, где оборваться – про то неведомо нам, смертным. А только есть, говорят, судьба, что отмеряет человеку путь. И кто повстречается лицом к лицу с нею, тот истину всю познает. Так сызмальства учили нас деды-прадеды, и мы все веру в то держали крепкую.
Жил в селении неподалёку от нашей избы старик Микула, и было у него, как водится, три сына. Жена его умерла рано, река жизни её оборвалась внезапно. Остались в наследство дети. И звали их Гаврила, Данила и Иван. Гаврила – парень дюжий, ростом высок, в плечах широк. Умом не сверкал, зато работу исполнял. Податливый да молчаливый. Данила – тот был роста небольшого, и с виду неказистый, зато какой голосистый! С утра до вечера байки сочинял да всем соседям напевал.
А третий, Иванушка, был словно не от мира сего. Скромный, отчуждённый, ото всех людей отгороженный. Бывало, лежит на печи, в потолок глядит и думает о чём-то своём. Или выйдет в чисто поле, сорвёт былинок, цветочков разных и давай плести. Узоры у него получались красивые, да только никому Иван своё рукоделие не показывал. Боялся – засмеют. Мог ещё на гармошке губной играть мелодию звонкую, да слушателей у него не было. Так и ходил везде и всюду один, дожив до восемнадцати лет, никем привечаем не был, добрым словом не обласкан, светлым чувством не обогрет.
Как-то старик Микула начал примечать, что повадился ночами на их поле вор ходить. Пшеница едва поспевает, на следующее утро её как не бывало. Колосья словно серпом срезанные. И на поле – пустошь. «Откуда такое? – думает Микула. – Сорок шесть лет живу – отродясь не видывал. Надо бы вора выследить!»
Зовёт к себе Микула сына старшего и наказ ему даёт:
– Сослужи, Гаврила, отцу службу. Сей же ночью отправляйся в дозор на поле. С поста своего не сходи, глаз не смыкай. Как только вор себя покажет, тотчас хватай его и сюда веди. Отучим враз как басурманить да урожай чужой губить.
– Сделаю, отец, всё, что скажешь, – отвечает Гаврила. И ночью отправляется в дозор. Ходит Гаврила по полю, во все глаза глядит, к каждому шороху прислушивается. Тут, откуда ни возьмись, поднимается шум страшный. Гром громыхает, молнии над самой головой сверкают. Испугался Гаврила и бегом к соседке Дуняшке побежал.