С вечера над селением Светлым бушевала пурга. Она кружила в бешеном танце, не выпуская ни человека, ни зверя из своих убежищ; словно лесные псы в чаще, завывала под окнами, то и дело швыряя в них щедрые пригоршни снега. Казалось, сама зима-те́мница желала засыпать непокорные золотые огоньки и навсегда лишить весь мир света. Но как не ярилась за толстыми стенами непогода, внутри домов было тепло и уютно, и дрова весело потрескивали в печах, словно дразнили свирепствующий снаружи ветер.
К рассвету вьюга выбилась из сил, сдалась и понесла дальше свои белые крылья, оставив людское селение почти до половины занесённым искрящимся на солнце снегом.
Встав по утру со своей лежанки, старый Кора́й подошёл к окну, снял навешенный с вечера щиток, глянул через слюдяную пластину на улицу и улыбнулся. Маленькая липка у крыльца сейчас напоминала ему укутанную в белую меховую шубку купеческую дочку, замершую в нерешительности перед лотком торговца на столичной ярмарке. Накинув на плечи потёртый тулуп и вооружившись крепкой лопатой, старик, распахнув дверь, принялся расчищать занесённое снегом крылечко, а следом и стёжку, ведущую к колодезю, гордо поднявшему к небу тонкий шест журавля. И так споро у него это получалось, что посмотрел бы кто со стороны и не сказал бы, что перед ним убелённый сединами старец. А закончив начатое дело, занёс он лопату в дом и снова вышел на зимнее солнышко. Подойдя к принаряженной липке, Корай легонько погладил её по стволу.
– Красавица, – улыбаясь, тихо сказал он, – словно княжну тебя вьюга укутала.
Лёгкий ветерок тронул отяжелевшие от снега ветви, и пушистая ледяная вата, слетев с близко висящей кисти, угодила прямиком за шиворот неосторожно распахнутого тулупа, заставив отскочить в сторону и втянуть голову в плечи, а среди едва шевельнувшейся белопенной кроны почти явственно скользнул тихий девчоночий смех. Или то лишь красногрудая пичуга тенькнула неподалёку?..
– Ну, проказница. – Корай погрозил деревцу пальцем и с тоской добавил: – Как была девчонкой, так ею и осталась…
И вдруг его взгляд соскользнул с заснеженных ветвей и встретился с ясными мальчишечьими глазами. В подвязанном, распахнутом у горла тулупе и съехавшей на затылок шапке, паренёк замер у колодца, удивлённо глядя на странные пререкания седого старца с деревом, но поняв, что его заметили, мальчишка схватил два небольших деревянных ведёрка и собирался уже дать дёру, когда старик негромко окликнул:
– Здравствуй, Такин.
Тот обернулся и, помедлив, неуверенно кивнул в ответ:
– Здравствуйте, дедушка.
– Ты не поможешь ли старому человеку? – Прищурившись, Корай глядел, как несколько мгновений на раскрасневшемся от мороза лице паренька боролась целая свора самых разных чувств – от страха до любопытства, от досады до стыда. Потом мальчишка, которого старый Корай назвал Такин, кивнул и ответил:
– Конечно, дедушка, только мне… вот… – и он выразительно приподнял вверх плескающие водой ведёрки.
– Так то не беда. Я ж тебя не тотчас же в ворот запрягать собираюсь, – усмехнулся старик. – Ты их домой снеси да у мамки дозволения спроси, скажи: дед Корай в помощь просит, долго не задержу.
Парнишка снова кивнул, развернулся и ловко начал пробираться сквозь сугробы, стараясь вступать в свои же следы и расплёскивать как можно меньше воды из вёдер.