1- часть
Серебряные
ряды.
О, не верьте этому Невскому проспекту!Н.В.Гоголь«Невскийпроспект»
Отпольскихстудентовнеслоинойжизнью.
Тяжёлые снеговые облака, с утра затянувшие Ленинградское небо, к обеду расступились, и в образовавшейся бирюзовой проруби засверкало румяное зимнее солнце. Яркие лучи его, вспыхнув в высоких окнах гостиницы «Европейской», нестерпимым золотом сыпанули с противоположной стороны проспекта прямо в глаза Антону. Оторвавшись от работы, художник глянул по сторонам, подышал на окоченевшие кончики пальцев. Невский проспект шумел. Толпа прохожего люда деловито месила ещё свежий, но уже тронутый тёплым дыханием весеннего тлена, снег. В теневой стороне проспекта, под аркадой бывшей Государственной Думы, всегда неуютной и сумрачной, казалось, стало ещё зябче. Нахохлившиеся художники, стоявшие под одной из арок, молча курили, пристально, по-волчьи поглядывая по сторонам. Время от времени кто-нибудь из компании, нерешительно шагнув к тротуару, поёживаясь от промозглой стужи и пряча за спиной дымящийся окурок, предлагал зазевавшемуся прохожему:
– Портретик не желаете? Недорого!
– Нет-нет! – вежливо отвечал прохожий и, виновато улыбаясь, добавлял: – Со временем, понимаете ли!.. Извините!
– Я скоренько! Не успеете замёрзнуть! – кричал вслед удаляющемуся человеку художник, на что тот, уже издалека, прощально махал ему рукой.
В этот час в деле был лишь Тошка.
Перед ним, откинувшись на высокую спинку кресла, сидела белокурая синеглазая полька. Перебирая прозрачными пальчиками складки носового платка, она, не меняя позы, поглядывала на своего парня, молодого «шляхтича», хлюпающего посиневшим от холода носом.
Часы на башне били два пополудни. Поляк, пританцовывая на морозце и зябко поёживаясь, косился на рождающийся «шедевр».
– Цо там? – спрашивала "Брунгильда".
– Ницо! – отвечал позеленевший "шляхтич".
От польских студентов несло совсем иной, неизвестной Антону жизнью.
От польских студентов несло совсем иной, неизвестной Антону жизнью. Откуда-то издалека, из насмерть смёрзшихся галактик, поскрипывая подошвами зимних ботинок, приковылял грек Христофор. Шумно сопя в густую чёрную бороду, легонько настучал на плече Антона барабанный этюд, тяжко вздохнул и величаво, по- медвежьи виляя задом, удалился. Тут же, как сорока, подлетела Ленка. Присев на корточки и спрятав ладошки в плотно сжатые колени, пропела:
– Не ссы, купят! Трояк займёшь?
– К кассе по звонку, – неохотно отозвался Антон: занять Ленке трояк – всё равно, что кинуть его в Лету.
– Поняла, буду рядом, – по-деловому, с хрипотцой прошептала девушка и растаяла, как льдинка.
С левого боку, щекоча лицо мёрзлой бородой и обдавая Антона сладковатым сивушным перегаром, простужено загудел спившийся скульптор Прохор:
– Тоха, пятёра нужна. Срочно! И кончай вылизывать
– выдавай на-гора.
– Откуда вы берётесь? – сквозь зубы процедил Антон.
– Сам наплодил – увесисто ответил Проша и отполз прямо в стену. Туда же, воровато прижав уши, шмыгнул странного вида мордастый кот.
«Всё, сдаю работу и, – спать! – дыша на заледеневшие кончики пальцев, тревожно думал художник, – бегом спать!» – и повернул портрет лицом к модели.
– Цо, то я? – удивлённо воскликнула польская красавица.
– А цо, то, може, я? – воскликнул, скачущий на месте "шляхтич".