Читать Стелла

Теплый вечер в начале лета; солнце садится за длинную гряду поросших елями и тисами холмов, у подножия которых извивается и вытекает, следуя их изгибам, спокойная, мирная река. Напротив этих холмов, вдоль реки, раскинулись длинные луга, ослепительно зеленые от свежей травы и великолепно желтые от только что распустившихся лютиков. Вверху закатное небо мерцает и светится огненно-красным и насыщенным глубоким хромом. И Лондон почти в пределах видимости.

Это прекрасная сцена, какую можно увидеть только в нашей Англии,—сцена, которая бросает вызов поэту и художнику. В этот самый момент она бросает вызов одному из художников, так как в комнате коттеджа с низкими потолками и соломенной крышей, который стоит на краю луга, Джеймс Этеридж сидит у своего мольберта, его глаза прикованы к картине в рамке в открытом окне, его кисть и мальберт для рисования поникли в его праздной руке.

Бессознательно он, художник, создал картину, достойную изучения. Высокий, худощавый, изящно сложенный, с бледным лицом, увенчанным и обрамленным мягко струящимися белыми волосами, с нежными, мечтательными глазами, вечно ищущими бесконечного и неизведанного, он был похож на одну из тех фигур, которые старые флорентийские художники любили изображать на своих полотнах и которые, когда видишь даже сейчас, вызывают странную грусть и задумчивость.

Комната была подходящей рамкой для человеческого сюжета; это была настоящая мастерская художника – неопрятная, беспорядочная и живописная. Законченные и незаконченные картины висели или были прислонены к стенам, доспехи, старинное оружие, странные костюмы валялись на полу или безвольно висели на средневековых стульях; книги, некоторые в переплетах, от которых у знатока потекли бы слюнки, лежали открытыми на столе или были свалены в дальнем углу. И над всем царила тишина, не нарушаемая ничем, кроме шума воды, несущейся через плотину, или птиц, которые порхали у открытого окна.

Старик некоторое время сидел, слушая музыку природы и погруженный в мечтательное восхищение ее красотой, пока из деревни за домом не донесся бой церковных часов. Затем, вздрогнув, он встал, взял кисти и снова повернулся к мольберту. Прошел час, а он все работал, картина росла под тонкой, умелой рукой; птицы погрузились в тишину, красное медленно исчезло с неба, и ночь развернула свою темную мантию, готовая обрушиться на повседневный мир.

Такая глубокая тишина придавала ему сходство с одиночеством; возможно, старик чувствовал это так, потому что, взглянув на угасающий свет и отложив кисть, он приложил руку ко лбу и вздохнул. Затем он повернул картину на мольберте, с некоторым трудом, из-за мусора, прошел через комнату, нашел и закурил старую трубку из шиповника, снова опустился в кресло, устремил взгляд на сцену и впал в привычное для него мечтательное состояние.

Он так погрузился в бесцельные воспоминания, что открывшаяся дверь не смогла его разбудить.

Дверь открылась очень осторожно и медленно, и так же медленно и бесшумно молодая девушка, на мгновение задержавшись на пороге, вошла в комнату и остановилась, оглядываясь вокруг и на неподвижную фигуру в кресле у окна.

Она простояла целую минуту, все еще держась за ручку двери, как будто не была уверена в том, что ее ждут, как будто комната была ей незнакома, затем, слегка торопливо прижав руку к груди, она двинулась к окну.