Проход по Тверскому
знакомые лица
меня порабощает омерзение
афиши – везде
по бульвару
стоймя – в красках, улыбках
одна мы семья.
«У нас юмористы!»
прибил бы веслом
«В „России“ Газманов»!
О, боже, вновь он
в остывшей жаровне пепел Христа
кишки забурчали
банкует глиста
сглотнул суету трижды раненый дед:
«Любовь и надежды?
Стократно во вред».
Синяя птаха клюет над Москвой
ангелов
мух
голося мне: «Постой!
Не попадайся в дешевую сеть
мышцам – болеть
нервам – терпеть».
Бомбы и финики, спасибо вам за заботу
сдавленный вопль на цементном полу
ни на что не похоже
сильфида Елена добра
в «Макдональдсе» гаркнут: «Свободная касса!»
я здесь опять с протянутой рукой
не проявляя царственного класса
стою в тепле
робею, как герой
узнавший чудище в любимой
«Ты не моя – ты дьявол-мышь.
Тебя не взять мне грубой силой
и что же ты? Кричишь?
Молчишь?».
Она молчит, ей крайне страшно
«Герой – могуч
я не отважна
куда мне против его плеч
поднимет руку и в ней меч
погибну тут же, не спасусь
прощай, герой
к Нему несусь.
Мои окна, их стекла
выходят на кладбище —
там наше пастбище
массив моих телес достоин сожалений
я ухожу, я обойдусь без восхвалений
со стороны израненного грума
свою карету завещаю
тетке кума
Оливии
веселой, тощей шлюхе
понять бы напоследок, что тут в ухе
звеня, ревет
наверное, досада
от предвкушенья встречи гнуси
ада».
Остановитесь подо мной
дороги звезд и запустений
наш зимний брат избрал покой
у-ху, у-ху
то филин.
Он в удушье великой млечной переправы
и как мужчина
как блядина
ведет к вратам глухой заставы
их отворяет сонный страж.
«Я ваш.
Я их.
Но больше ваш
смотрите – всходы
морковь, нарциссы, сельдерей
надстроить прахом свои годы
вы не желаете?
Смелей!
Не знает дочка – ветер знает
пожарный лает.
На луну.
Пока не воет – лает
дрожа, трясется
воспевает».
Птицы и те пишут песни
с желтыми листьями в рифме
там филин.
Нет.
Там чайка.
Сомневаюсь.
Там чайка и пингвин
отдавшие все перья
для босховских перин
«Я чайка. Вы, наверно…»
«Ну, здравствуй. Я пингвин»
«Где филин?»
«Тут он, рядом.
Сковал беднягу сплин».
Не избежать и не укрыться
с утратой чувства не смириться —
ты приставишь ствол к моему виску
я, сглотнув, скажу:
«Быть мне одному».
Если, уходя, не нажмешь курок
с радость пойму, как я одинок.
В нетрезвом исступлении
будучи только контуженым
меня не остановят
я ежечасно меняю очертания
не делясь мыслями
перегибаясь через перила
полдень и вино, на березе мышь:
«Эй, летучий глаз
почему не спишь?
Тревожные думы? Тупая судьба?
Проблемы с сознаньем?»
«Имеются, да…»
«Выпить…»
«Не буду. Вина? Никогда.
Стаканчик бы крови для сладкого сна»
«Моя подойдет?»
«Я знаю, не дашь.
Схватишь за клюв, затащишь в шалаш»
«В квартиру.»
«Плевать. Мне разницы нет
где и кому я пойду на обед»
«Тебя я не съем»
«Друзьям отнесешь?»
«Их не осталось…
Что ты несешь?».
Он не ответил – взвившись, пропал
слегка ниже неба
слегка выше скал
я их не вижу, но что с меня взять
стреляет жена
печалится мать
гребет на байдарке небритый спортсмен:
«Смотри, не смотри —
в этом мой дзен.
Не проиграю, поскольку один
сегодня мечусь
между бешеных льдин»
«Льдин? Я не понял»
«Полно их, земляк
на каждой сидит огнедышащий рак
фыркая злобой, тянет клешни
а прямо под нами
горят фонари
в омуте болтанка
мамца! -рамца! -дамца!
буйный хоровод
фумца! – пупца! -кумца!
прыгает кругами мертвый бегемот
ты поможешь детям, попросившим грош?