⇚ На страницу книги

Читать Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов

Шрифт
Интервал

© Издательство М. и В. Котляровых (ООО «Полиграфсервис и Т»), 2019

© М. и В. Котляровы, составление, 2019

© Ж. А. Шогенова, оформление, 2019

* * *

Памяти Евгении Сергеевны Тютюниной – архивиста, чей вклад в изучение прошлого Кабардино-Балкарии еще предстоит оценить потомкам


Легенды[1]

Докшуко проклятый

Бушует Баксан, несет дубы и чинары, вырванные с корнями в лесу, и воет, как голодный волк зимней ночью в степи; оттого он бушует, что летнее солнце зажигает снега на ледниках Эльбруса, и ручьи бегут в ущелье, пробираясь меж скал и камней; потоки с шумом стремятся в долину, вливаются в зеленоватые воды Баксана, мутят и пенят их.

И от тяжкой обиды ревет Баксан, мечется в каменистых берегах и с жалобой несется к сестре своей Малке, величаво-спокойно вытекающей среди чутко дремлющих степей.

Мимо лесов несется он, мимо высоких холмов, на которых стоят разрушенные старинные башни, мимо дымных аулов и успокоиться не может, стонет и воет, и бьется о высокие кручи, подмывая их. Отрываются пласты желтой глины, падают в воду и еще мутнее и пенистее становится Баксан.

Сиротливо стоит на круче, почти над самыми водами его старая сакля. Дым не вьется из ее трубы, а утром не выходит со двора кабардинка с высоким кувшином на плече, не спускается по тропинке к Баксану, и высоким бурьяном зарос весь двор. Ночью в окнах сакли давно, уже давно не блестит огонек, и жутко кричит, сидя на трубе, сыч. Плетень, окружавший когда-то двор, повис над водой и скоро рухнет в нее; придет время – и сакля рухнет и погибнет проклятое гнездо, жилище братоубийцы…

Пусть ярче пылают дрова в очаге, а круговой чинак[2] крепкой бузы[3] пусть еще раз обойдет гостей.

Старый Джанхот, такой старый, что борода его пожелтела, настроит восьмиструнную балалайку и расскажет старую быль о том, как всемогущий Аллах покарал проклятого братоубийцу.

Звените, струны, звените тихою печалью давнопрошедшего времени.

За лесом, за дальними снеговыми горами солнце опустилось, и горы загорелись алыми огнями. Пыль поднялась в степи за аулом, закружилась.

Молодой князь Докшуко, юноша безусый, поспешно взобрался на крышу сакли, посмотрел в степь.

По дороге в аул скакали, поднимая пыль, всадники.

Глянул князь Докшуко и громко радостно крикнул стоявшему на дворе слуге своему, старику Индрису:

– Брат Астемир с набега возвращается!

Слез проворно с крыши, вскочил на коня и вместе с Индрисом поскакал в степь.

На серой кобылице, поджарой, тонконогой и быстрой, как птица, на той самой кобылице, которую в Кабарде оценивали стоимостью ста молодых и сильных рабов, скакал князь Астемир и под буркой держал кого-то в седле.

По обе стороны его скакали уздени[4], а за ними – воины.

Загорелое, покрытое пылью лицо Астемира чуть-чуть посветлело, засветились лаской суровые глаза, и если бы он был один, то прижал бы Докшуко к груди, а теперь только коротко ответил на приветствие брата, ибо не подобало по обычаю всенародно высказывать свои родственные чувства, привязанности.

А Докшуко, по молодости, не сумел сдержать себя, и приветствие у него вырвалось особенно громко и радостно.

Бросил он быстрый взгляд на бурку брата и чуть было не осрамился: едва удержался, чтобы не спросить его, что он держит под буркой: не у места было бы это женское любопытство.