Читать Швейцар

Грешный я, грешный. Бес меня попутал на старости лет влюбиться – да в кого! – в молодую хозяйку. Уж больно весело у неё носик вздёрнут был, и смеялась так заливисто, что заслушаешься.

Прежде я барышню не встречал почти. Она всё больше в доме, мне-то, дворнику, какая там нужда? А как лета своё брать стали, благородие меня швейцаром поставил; сказал, лицо у меня доброе, гостям то приятно будет. Уж я старался. С поклоном дверь открывал, одежду подавал, коли нет никого – лестницу подметал, перила да ручки чистил. Так бы и жил, покуда Господь меня к себе не прибрал, да только беда со мной приключилась. Чёрт надоумил, не иначе.

Встречал я как-то хозяев. Барин с супругой всё у ворот стояли, разговоры вели, в дом не торопились. А молодая хозяйка, знать, слушать не захотела, припустила через сад, белкой по крыльцу проскакала, и уж у дверей стоит – с детства шустрая такая. Я, как до́лжно, пополам согнулся, за ручку взялся, и тороплюсь открывать. Да тут, надо же, пуговица с моей шинели слетела и барышне прямо под ноги. «После, – думаю, – подыму, негоже хозяйке ждать». А барышня вон какая оказалась: не побрезговала, сама наклонилась. Пуговицу мне протягивает: «Что ж вы не берёте?» – говорит. Помутилось у меня в голове, что ли. Стою как дурень, шевельнуться не смею, дверь наполовину открыл: ни туда ни сюда. Смотрю барышне в глаза и оторваться не могу.

Уж как опомнился, пуговицу взял да в сторонку отошёл. А сам думаю, что это со мной: сердце в груди грохочет, со лба пот течёт, а пальцы обронённую пуговицу наглаживают – коснулась ведь своими ручками белыми.

Так и жил. Сколько раз на дню барышня выйдет, али зайдёт, сердце-то у меня в груди и ухнет куда-то. Да мне иного и не надобно было: глазами провожу, вот вроде и насмотрелся, а коли не одна идёт, так и голос услышать можно. Но долго моё счастье не продлилось: уехала барышня. За границу, говорят. Вот уж где я горя хлебнул. День-деньской гостей встречал, хозяев приветствовал, ждал её, ан нету.

Тогда-то тоску мою и приметил барин один. Не раз он в хозяйском доме бывал; одевался уж больно чудно́, тоже из-за границы, поди. Заинтересовался: что, мол, скучно у дверей стоять. «Как скучно, – говорю. – Такой дом, вон какие гости важные хаживают, некогда скучать-то». Только он мне не поверил: как ни придёт, опять спросит. Истерзал совсем. Рассказал я. Попутал же чёрт с господами такие речи говаривать.

Барин помочь обещал. Изобретателем назвался. К себе зазывал какой-то диковинный прибор смотреть. Я на уговоры не соглашался: где это видано, дворнику к господам ходить. Но такие уж барин речи вёл, не выдержал я.

Дом у барина небольшой оказался, не то что хозяйский. Комнаты хоть и просторные, светлые, но больно уж много всякого: механизмы какие-то, конзтрукции. Я как пришёл, барин меня первым делом к дверям подвёл. Я таких и не видал прежде: со стеклом, створки туда-сюда ходят. «Хочешь, – говорит, – любезную свою повидать?» Я, ясное дело, головой закивал, а сам не знал, куда деваться. Фуражку в руках теребил, по сторонам глядел, корил себя: что же я, старик уже, а разуму не нажил, задумал барышню молодую преследовать. А барину всё ни по чём, улыбался, какие-то колёса у дверей крутил, подмигивал. После так сказал: «Знаю я, как тебе возлюбленную свою отыскать, куда б ни поехала – встретишь».