Песчаная коса тянулась на много миль вперёд. У подножия скалы песок был бурым, сухим и чёрствым. А здесь, близ океана он становился белым и таким мягким, что ноги утопали в нём. Бродить по нему было приятно и… опасно. Глубокие ямы, не видимые глазу, скрывались под его слоем, грозя затянуть незадачливого путника – того, кто о них ничего не знал. Ну, а местным жителям было известно многое. В том числе, и то, что ямы имеют свойство перемещаться, не оставаясь подолгу на одном месте. И это было опасно вдвойне. Никогда и ни в чём нельзя быть уверенным, потому что, попав однажды в эту яму и даже выбравшись из неё, никто не получал гарантии, что это не повторится вновь. А потому так близко к берегу мало кто приближался. И даже опытные старожилы не могли похвастаться тем, что изучили свойства ям наизусть.
Лилия бродила недалеко от берега, не приближаясь слишком близко, но и не отдаляясь. Прозрачные голубые волны с шумом вгрызались в песок, размывая его, и вновь отступали назад. Это была игра, в которую посторонних не вовлекали. Только песок и океан…
Рон попал к ним три дня назад. Он был ранен и всем своим видом вызывал жалость. Оставить его одного, полуживого здесь, на песке было бы бесчеловечно. Поэтому отец, водрузив его на плечи, потащил в сторону дома. Лилия шла следом, наблюдая за тем, как безвольно висевшие босые ноги раненого оставляли на песке две глубокие борозды. Тогда она заметила на его левой ноге какой-то рисунок. Что-то похожее на звезду… Но разглядеть как следует не удалось. Смеркалось, и отец торопился домой. Ночи на побережье холодные. А замёрзнуть им только и не доставало.
Дома мать с двумя младшими братишками. Ребята родились с разницей в год, но были похожи друг на друга как две капли воды. И оба – в мать. Лилия же походила на отца, да и то не полностью. Волосы русые, выгоревшие на солнце, короткие и вечно спутанные; глаза огромные, то ли серые, то ли синие – настоящий оттенок трудно было уловить; нос немного вздёрнут и покрыт мелкими веснушками. Красавицей она себя точно не считала. Да и мать говорила то же самое. Отец больше молчал. Ему было, в сущности, всё равно. «Красота – вещь сомнительная, – говорил он. – Двое посмотрят на одного и того же человека и скажут разное».
«Наверное, так и есть, – думала Лилия, заглядывая в большое овальное зеркало, висевшее в гостиной. – Для кого-то, пожалуй, и я недурна».
Когда принесли Рона и положили на кровать, тут же сбежались все домочадцы посмотреть на него. Парень не подавал признаков жизни. На боку глубокая рана, руки и ноги в синяках. Но по тому, как еле слышно приподнимается его грудь, стало понятно, что он жив.
Мать тут же засуетилась. Принесла воды, достала из верхней полки буфета снадобья и мази и принялась обрабатывать раны. Когда она коснулась его лица, парень слегка пошевелился. С губ сорвался слабый стон. Ему поднесли флягу с водой, и он сделал несколько глотков. А после открыл глаза.
Они были голубые и казались прозрачными. Ресницы длинные, светлые, пушистой тесьмой обрамляли их. Он пошевелил губами, пытаясь что-то произнести, но слова казались незнакомыми, будто парень говорил на неизвестном наречии. Отец, впрочем, кивнул в ответ.