«Отчего люди врут?» – подумала Таня. Она забралась на лавку с ногами, обхватила колени и положила на них голову. «Вот наврала опять. Зачем? И что я за человек такой…»
Седьмой класс сегодня закончен. Школьная форма и пианино отставлены до осени. Впереди – лето и велосипед. Уходя из класса последней, Таня на мгновение задержалась и услышала:
– Танечка, какая ты счастливая, все лето впереди! Что будешь делать? – классная внимательно разглядывала только что накрашенные губы в маленькое зеркальце.
– Как, вы еще не знаете? Мама вышла замуж и родила сестренку, так что будет чем заняться!
– Поздравляю! И что, нравится нянчиться?
– Еще как! – бодро ответила Таня, попрощалась и вышла в коридор. На этажах постепенно затихал грохот ведер и шум воды – обязательная общешкольная уборка была «отгенералена». Можно расправить засученные рукава и на целых три месяца забыть про это жуткое школьное платье! Новорожденное лето пахнет листвой и пылью, даже звуки раздаются иначе, чем в другое время года. Свобода! Скорее к бабушке, а там – хочешь – беги к друзьям, хочешь – на велике катайся…
Поселок, где жила мамина мама, находился в нескольких трамвайных остановках от Таниной школы. Он раскинулся на восточном склоне большой возвышенности с местным тюркским названием, по-русски означавшим «Гора ветров». Застраивать ее начали еще до войны двух-, трехэтажными кирпичными домами для специалистов, командированных на шахты и заводы этого сибирского городка. Одновременно с такими домами появились двухэтажные засыпные бараки1 для шахтеров и рабочих, из которых кто был побойчее – строились здесь же, самостоятельно, на выделенных от производства участках. В послевоенные годы гора обживалась дальше: вереницы хрущевок перешли в «китайские стены» раннего Брежнева, а те, в свою очередь – в типовые девятиэтажки Брежнева позднего. Последующие быстро сменившиеся генсеки своего следа в стиле городской застройки оставить не успели. А в годы горбачевской перестройки стало не до архитектурных изысканий и типовые микрорайоны штамповались и штамповались…
Добравшись до бабушкиного дома, Таня кинула в комнате сумку, переоделась, вышла в проулок, но раздумала куда-то идти и села на лавочку у калитки.
Из дома вышла бабушка. Подойдя к калитке, сказала:
– Отмаялся ребенок! Проголодалась, небось? Поела бы хоть. И в чем только душа держится!
Но Таня все сидела, уткнувшись подбородком в колени, разглядывая бедную глинистую почву в тонких травинках, пробившихся сквозь щебенку и шлак, и мучительно раздумывала о том, зачем же она сказала эту дикую неправду учительнице.
Быть уличенной во лжи она не слишком опасалась. Обсуждать полученные сведения классной было особо не с кем: на родительских собраниях мать появлялась крайне редко, дружбы с одноклассниками Таня не водила, и мало кто знал, где и с кем она живет. После развода родителей матери удалось не только разменять их общую квартиру, но и поселиться недалеко от школы, в которую ходила дочь. Школа имела хорошую репутацию, а образование в их семье ценилось.