Заснеженный двор имения Булгариных занимали экипажи всех мастей, и попроще, и совсем уж неприлично роскошные. Как в народе говорится, каковы сани, таковы и сами. Карета Константина Романовича остановилась возле парадной лестницы. В ярко освещённых окнах мелькали фигуры гостей. «Как удачно сложилось», – подумал он, радуясь, что не смутит давнюю соседку внезапным визитом, застав её совсем уж врасплох. В этот декабрьский вечер Ольга Дмитриевна затеяла шумный приём.
Опираясь на любимую трость, Константин вошёл в просторную прихожую, из парадного зала лились музыка, смех и гул разговоров. На лестнице стояла барыня, а подле топталась встрёпанная девка. Ничуть не изменилась соседка, статная, гордая, словно пронеслись мимо неё года, что он провёл на службе, даже седины в волосах не прибавилось.
– Ленивая дрянь! – бранила она девку, показавшуюся вдруг смутно знакомой. – В доме полно гостей, а у нас пыль повсюду!
Бедняжка без слов заслонилась ладонями, и крепкие оплеухи посыпались на её голову одна за другой. Тут-то Константин Романович и признал Катю, что с детства при Глебушке, сыне Ольгином была. Вместе, как ниточка с иголочкой, ходили. Уж два года минуло со дня, как Глеба не стало, а он только теперь сподобился вернуться на родину из далёкой Франции и навестить соседку, похоронившую единственного ребёнка – сердце своё и душу.
– Молчи! Молчи, змея! Слово только поперёк мне скажи, велю сорок плетей отсыпать.
– Ольга Дмитриевна, – окликнул он.
–Ах, Константин Романович, вот это удивление! – всплеснула она руками и поспешила спуститься к новоприбывшему гостю, тихо и страшно шепнув Кате: «Прочь поди». – Я и не знала, что вы в наших краях, так бы обязательно отправила вам приглашение.
– Не стоит извиняться, никто не знал, да и завтра уже отбываю обратно в Париж, – ответил он и украдкой проследил за зарёванной девкой, припоминая, как прежде она и Глеб играли с его сыном Сашенькой.
– А вы всё та же, Ольга Дмитриевна, в ежовых рукавицах всех держите.
– Как иначе, дорогой соседушка. С ней, змеёй, только так и можно. Вертела хвостом перед мальчиком, дрянь, ровней себя ему возомнила, да свела в могилу. Воздастся ей. Видит бог, за всё воздастся.
– Вот уж бремя вам тяжкое выпало.
– Выпало, и нести мне его до самого конца, как господь наш крест свой не бросил, так и я не оставлю.
Не понравились Константину её слова, тревожно и муторно стало на душе. И девку изведёт, и сама желчью изойдёт, никому блага не будет, а ушедшего всё одно – не вернуть. Спасать надо обеих, решил он и принялся перебирать в уме варианты, а между тем произнёс:
– Так продайте её кому, всё легче вам станет.
– Не станет, друг дорогой. Вот как представлю, что покинет она поместье, да позабудет о грехе своём…
– Да полно вам, ну навешаете ей оплеух, работой загрузите, а она поплачет и, как прежде, по дому ходить станет. Гулять там, где Глеб гулял, воздухом тем же дышать. Солнцу радоваться, тому, что Глебушку больше не обогреет. Вот так воздаяние! Вот так кара.
Ольга Дмитриевна потемнела лицом и тяжело привалилась к белокаменным перилам. Музыка грянула с новой силой, понеслась развесёлая кадриль. Чужой была на этом празднике жизни и радости хозяйка гостеприимного дома. Спала маска. Перед Константином стояла согнутая горем старуха.