Когда-нибудь янки будут полностью разгромлены, и если я не увижу этого конца, то муравьи донесут эту весть до моей могилы
– Сандино, революционный лидер
Ледяное солнце
Солнце из огня
Пусть хрупко бытие земное
и быстротечно,
пусть мы лишь пена над волною,
но море – вечно…
– Рубен Дарио, никарагуанский поэт
В эти дни по всей стране объявляли эль парэ – полную остановку транспорта. И мне чудом удалось перебраться на север Никарагуа. Выехав еще до рассвета из Ривас, городка на границе с Коста Рикой, я пересек центральную часть страны на желтых чикен бусах – школьных автобусах с длинным рядом форточек.
Я сидел на жесткой скамье рядом с пожилой негритянкой, которая всю дорогу держалась за крестик. Белки ее глаз выделялись на фоне блестящего, как сажа, лба. Восходящее солнце било в окно справа, вклиниваясь в потемки салона и подсвечивая парящую в проходе пыль. То и дело кто-то из пассажиров кашлял.
Плоская асфальтовая полоса шла прямиком на север, подпираемая с боков сочной растительностью. Нависающие ветки гуав и акаций бросали на дорогу россыпь леопардовых пятен.
Автобус громко гудел, разгоняясь под девяносто, а затем шел на торможение, чтобы подобрать случайных людей на обочине. Время от времени я посматривал на свой рюкзак, лежащий на полке, чтобы кто-нибудь не умыкнул его во время очередной остановки.
Около восьми утра мы въехали в Гранаду, пересекая колониальный город по безлюдным улочкам. По углам перекрестков, среди мусора и окурков, лежали собаки. Когда мы проезжали бедняцкие кварталы, собаки с лаем стекались отовсюду и бежали рядом с автобусом в надежде поживиться чем-нибудь, выброшенным из окна.
Улицы становились более серыми и узкими. Поверх прямоугольных крыш с торчащей наружу арматурой возвышался остроносый вулкан Момбачо. В утренней дымке он дребезжал, как муравейник, и от его мрачного вида по спине пошли мурашки.
На подъезде к остановке трущобы подошли к дороге так близко, что можно было высунуть руку и снять сохнущую на веревках одежду или взять со стола тарелку с остывшими бобами.
Автобус проскрипел колодками, и моя попутчица поднялась. Достала из-под сидения корзинку гладкокожих авокадо, но, прежде чем уйти, обернулась:
– А дондэ бьяхас, ихо? Куда едешь, сына?
– А Леон, сеньора.
Негритянка провела в воздухе рукой, перекрестив меня, и поспешила к выходу.
Взамен покинувших салон пассажиров забрались новые: старики в широкополых шляпах, смуглые женщины и дети с сонными лицами.
Люди распихивали багаж и занимали места, а я смотрел на их холодные руки, на трущобы, собак и свалки за окном. В своем путешествии я видел эту сцену столько раз, что, казалось, знал местные кварталы наизусть, а людей – в лицо.
Один мальчуган держал резную ножку от табуретки с приделанной к ней на пластилин рукояткой. Усевшись неподалеку, он повернулся, прицелился в меня самодельной пушкой и раздул щеки: тра-та-та-та. Из его ноздри при этом вылезла блестящая сопля. Сидящая рядом мать одернула сорванца.
Следующей на нашем пути была Масая – в получасе езды. Я с тревогой ожидал ее приближения, ведь с самого утра по радио передавали горячие сводки: «Накануне в Масае шли ожесточенные столкновения черно-красных с гвардейцами…».