Их расстреляли на рассвете,
Когда ещё белела мгла,
Там были женщины и дети,
И эта девочка была.
Сперва велели им раздеться,
Затем к обрыву стать спиной,
И вдруг раздался голос детский
Наивный, чистый и живой:
– Чулочки тоже снять мне, дядя?
Не упрекая, не браня,
Смотрели, прямо в душу глядя,
Трёхлетней девочки глаза.
«Чулочки тоже?»
И смятеньем эсесовец объят.
Рука сама собой в волнении
Вдруг опускает автомат.
И снова скован взглядом детским,
И кажется, что в землю врос.
«Глаза, как у моей Утины», —
В смятенье смутном произнёс,
Охваченный невольной дрожью.
Нет! Он убить её не сможет,
Но дал он очередь спеша…
Упала девочка в чулочках.
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, а если б дочка
Твоя вот здесь бы так легла,
И это маленькое сердце
Пробито пулею твоей.
Ты человек, не просто немец,
Ты страшный зверь среди людей.
Шагал эсесовец упрямо,
Шагал, не поднимая глаз.
Впервые, может, эта дума