⇚ На страницу книги

Читать Минин и Пожарский

Шрифт
Интервал

Вступление к повести

Видал недавно в Ленинграде – горели газовые факелы на ростральных колоннах. Они освещали Биржу и усталых каменных богов, которые сидели, как бурлаки, притащившие баржу, у подножия колонн.

Смотрели на реку; она текла, расщепляясь у Биржи, текла, отражая свет над колоннами.

Надо освещать памятники, обновлять их, давать им слово.

В Москве к памятнику на Пушкинской площади приносят цветы. У бронзового плаща поэта шумят деревья, журчат фонтаны.

Девушки и юноши говорят здесь о любви. Здесь надо было бы читать стихи поэта, учить молодежь горению сердца, высокому сочетанию мысли и возвращению к книгам.

Неужели на площади имени Маяковского нам не будут рассказывать о бессмертии поэта, о его жажде жизни?

Труден путь на каменные ступени.

И дома должны были бы говорить, не часто, не в шуме движений, а утром, когда земля еще раз радуется на прекрасное солнце, поднявшееся в небо.

Красная площадь известна миру и населена славой.

Здесь, у старых стен, революция нашла новое место старому памятнику Минину и Пожарскому.

Вожди народного ополчения стоят у самых ворот Кремля, там, где они принимали парад исправно одетого войска в 1611 году.

Народное бедствие кончилось.

Кремль был вымыт, убран, возвращен народу.

Каменный куст храма цвел за Мининым и Пожарским, а мимо шли одетые в цветное суконное платье нижегородцы – первая в мире регулярная армия с жалованьем, с полковыми котлами, с артиллерией при полках.

Так стоят и теперь бронзовые Минин и Пожарский.

Хочу положить к памятнику короткие слова.

Был у Минина и Пожарского обычаи начинать свои грамоты с рассказа о том, как началась беда.

С чего мне начать?

Пришел человек, называвший себя Дмитрием, устелил площадь красными сукнами, ждал полячку, которую любил, говорил речи, собрался сражаться, был убит в Кремле, а перед смертью говорил речи, о которых мы не знаем.

Был убит и сожжен и воскрес сразу во многих, как будто ночью в город внесли много огней и спутались тени и голоса.

Воевали люди под чужими именами, добивались своего, восставали крестьяне, подходили к городам, выкладывали вокруг городов крепости из сена и дров, сражались и исчезали.

Горела земля, и звери вошли в покинутые дома, и люди скрывались в лесах, и люди целовали крест – уже не знали кому, присягали то вору из Тушина, то королевичу Владиславу.

А дальше идет рассказ про людей, которых нашел народ. Они спасли народ потому, что были им выращены и ему верили.

Прежде разум уступал сабле, ныне сабля уступает разуму

Так говорил храбрый неудачник Самуил Маскевич.

В Москве становилось все неспокойнее. Вместо гетмана Жолкевского остался Александр Гонсевский. По его подсчету, в городе было до восемнадцати тысяч стрельцов.

По соглашению с боярами, Гонсевскому было поручено начальство над Стрелецким приказом. Старый грабитель смоленских мужиков, Гонсевский был опытен.

Он задарил стрельцов подарками и угощениями и начал отправлять их к Новгороду и на берега Ладожского озера, якобы для борьбы со шведами.

Москва постепенно очищалась от русского войска.

Из-под Смоленска в Москву приходили вести.

Сигизмунд заявил посольству, что он королевича в Москву не отправляет по причине его малолетства, что он сам сперва успокоит русских, а потом уже даст москвичам своего сына. Для этого надо, чтобы Смоленск сдался на милость короля.