Бесконечная и пугающая стена тумана медленно приближалась к парому, завлекая его в свои влажные объятия. Лёгкими и аккуратными мазками она стирала окружающий мир – и свинцовое небо, и редкие волны, и даже горизонт, до того казавшийся единственной непобедимой константой. В детстве нас страшат вечной тьмой, непроглядной чёрной бездной, но никто не предупреждает о том, каким холодным может быть это давящее со всех сторон желтовато-серое облако, протягивающее к тебе свои мокрые щупальца…
Конни потянула носом воздух, и вместе с ним в её и без того измученное качкой несчастное тело проник этот жуткий могильный холод. Инстинктивно она вся встрепенулась, но это не помогло. Её лицо и волосы пропитались туманом, он влез за воротник и, обратившись ледяными каплями, сбегал по спине к копчику. Ей хотелось взвыть, но внутренний голос подсказывал – так она лишь раззадорит этого гадкого морского духа, и он непременно придумает для неё новое, ещё более неприятное испытание. Или вернёт ей приступы морской болезни, а этого хотелось меньше всего. Судя по опыту последних суток пути, вряд ли в её организме остался хоть какой-то «лишний груз», который без последствий для здоровья можно было бы вывернуть за перила на палубе. Стараясь не задумываться об этом надолго, Конни попыталась вглядеться в туман, но глаза явно отказывались принимать эту разрастающуюся пустоту и очень скоро начали болеть.
«Может, есть смысл вернуться в каюту и ждать конца света там?» – спросила она сама себя, опуская воспалённые веки. Всё, что происходило вокруг, она иначе как концом света про себя не называла. Настолько её впечатлил этот туман, стирающий пространство, словно ластик. К тому же Конни испытывала слабость к красочным метафорам и сравнениям. Вероятно, это было тем немногим, что (помимо внешних генетических проявлений) досталось ей от художника-отца.
– А-а-аргх! – взвыл рядом знакомый голос, который за всё время путешествия успел Конни порядком достать. Тёмный силуэт промелькнул мимо и резко остановился у самого края палубы, чуть не перегнувшись через поблекшие красные перила. – Почему мы проснулись так рано? Судя по этому облачку, мы ещё в самом нигде! А отсюда до острова ещё целое никогда! Точно тебе говорю, Констанция!
– Это всё твоя вина, Берт, – лениво зашевелила заиндевевшими губами Конни в ответ, – ты своим поведением разозлил морского духа, а мстит он мне…почему-то…
– Как всегда, да? – усмехнулся Берт и, поправив на носу воображаемые очки, принялся изображать акцент и голос доктора Фрейда (как он сам себе его представлял). – Это расп’гостранённая болезнь всех ста’гших сестё’г, моя до’гогая Констанция! Р’гевность к младшему р’гебёнку в семье по’гождает в твоём сознании ложное п’гедположение, будто сам факт существования б’гата является п’гичиной твоих собственных бед и неудач!
– Господи Иисусе, Берт! Что это за звуки ты издаёшь? – Конни как будто бы даже очнулась от своего апокалипсического полусна и с изумлением взглянула на брата. – Откуда эта картавость?
– Это немецкий акцент! Или австрийский? Они как-нибудь отличаются? – попрыгав на месте, чтобы разогнать кровь, бодро тараторил он. Изо рта и ноздрей его валил пар, хотя семейный адвокат уверял их, что климат на острове Сен Линсей очень даже тёплый.