Это не совсем обычные воспоминания.
Необычны они прежде всего личностью того, кому они посвящены.
В бескрайнем потоке литературных мемуаров прошлого века Корнелий Зелинский упоминается крайне редко и, как правило, без особой приязни.
Репутация – страшная вещь, а литературная – тем более. Словно о ней сказано в известном пассаже из «Гамлета» (в переводе Пастернака).
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость Божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
У этой несимпатичной личности было множество заслуг. Не только перед официозной советской критикой, к которой он принадлежал, а действительных заслуг, которыми могли бы похвастаться не многие из советских критиков.
Редактирование и подготовка к печати сборника Анны Ахматовой в военном Ташкенте. Литературная реабилитация Есенина и Грина. Поддержка Солженицына в довольно трудную для того пору.
Кроме всего, общение со многими крупнейшими фигурами русской культуры прошлого века. Густав Шпет. Илья Сельвинский. Владимир Маяковский. Анна Ахматова. Борис Пастернак. Корней Чуковский. Максим Горький. Марина Цветаева… Со многими из них его связывала многолетняя дружба.
Да и сам он был человеком неординарным.
Философ, выпускник еще старого Московского университета, ученик Шпета и Ильина. Военный журналист на Гражданской войне. В 1920-е – вождь литературного конструктивизма. Да и в последующие годы, став вполне ортодоксальным советским критиком, отличался от большинства прочих коллег. Своей образованностью, интеллектуальным аристократизмом. Мог, например, на каком-нибудь редакционном заседании процитировать Монтеня. Не последнее постановление ЦК партии, и даже не кого-то из революционных демократов – Монтеня!
Ему не прощали того же, что в нем ценили. Образованность, интеллектуальный аристократизм, Монтеня – в сочетании с ортодоксальностью. Не говоря уже о том, что литературных критиков не слишком жалуют во все времена. А во времена, когда «перо приравнили к штыку» (перефразируя Маяковского), – тем более.
Впрочем, о том, кто и что ему не прощал и за что ценил, лучше всего расскажет эта книга.
Незаурядна и фигура автора этих воспоминаний.
Протоиерей Владимир Зелинский известен не меньше своего отца, если не больше. Это иная известность: время иное, все иное.
Даже в их биографиях мне видится какая-то зеркальность.
Корнелий Зелинский по образованию был философом, но стал филологом; Владимир окончил филологический, но известен именно как философ, религиозный мыслитель, автор множества книг и статей по христианству.
Корнелий Зелинский пришел от детской если не религиозности, то причастности вере («…Я любил пасхальные ночи с их песнопениями, звоном и толпой заказных свечек вокруг церквей», как напишет в воспоминаниях) – к атеизму; Владимир Зелинский проделал противоположный путь. Приняв крещение, он вскоре стал одной из заметных фигур в религиозно-диссидентском движении, публиковался в самиздате и тамиздате. «На обыске у меня взяли 9 мешков книг, писем, рукописей…» – вспоминает отец Владимир в одном интервью. Сегодня он настоятель основанного им православного прихода «Всех скорбящих радость» в городе Брешия на севере Италии.