Часть первая
«Процедурень»
Солнце трусливо пряталось за тучами. Порывистый ветер гнул лысеющие кроны редких в этой местности деревьев. Сорванная листва вихрем носилась по воздуху в танце с песком. Печально выли провода, напоминая о голодных волках, которых в лунные ночи иногда было слышно издалека. Скрипела колючая проволока, плотной и острой спиралью украшавшая высокие заборы по периметру. Раздавались грозные матерные выкрики, гудки, грохоты, свисты, совершенно не пугавшие местное воронье.
Казалось, именно здесь, в этом богом забытом месте, – у самой большой в области исправительной колонии строгого режима, – родилась эта промозглая, ветреная, жутко холодная осень, чтобы затем начать свое торжественное шествие по миру.
Грунтовая дорога, уходящая от одностворчатых железных ворот, криво взбиралась на холм вдалеке и исчезала за ним. По этой дороге в сторону исправительной колонии медленно шел одинокий человек в серой тюремной одежде. Он буквально волочил ноги, шатаясь от изнеможения, и часто спотыкался о дорожные ухабы. При неровной ходьбе руки его неконтролируемо болтались вдоль тела, словно у безвольной мягкой игрушки.
На сторожевой вышке прямо над тюремными воротами скучал уставший от однообразия снайпер-надсмотрщик. Он хмуро наблюдал за небольшой группой заключенных, возившихся с мусором на территории тюрьмы. Его цепкий взгляд внимательно высматривал потенциальную жертву, а руки, державшие винтовку наготове, будто только и ждали повода для рокового выстрела. Каждый раз, когда он представлял убегающую от его пули спину, его покрасневшие от недосыпа глаза вдруг загорались недобрым огоньком, а бескровные губы сжимались в тонкую дугу.
Надсмотрщику наскучили вялые и прилежные мусорщики. Он решил оглядеть местность и только сейчас неожиданно для себя заметил устало приближающегося путника.
– Это еще кто? – буркнул снайпер-надсмотрщик.
Он молниеносно вскинул винтовку, нацелил ее на дорогу и вгляделся в оптический прицел.
В перекрестии тонких черных линий он разглядел следующее. Изможденный человек вяло шаркал заплетающимися ногами. На нем отсутствовала обувь; с одной лодыжки сползал дырявый носок, вторая ступня вовсе была боса. Грязные изношенные штанины заканчивались у колен рваными лоскутами. От ширинки расползалось темное пятно. Нижние пуговицы рубашки были оторваны; один рукав держался на клочке ткани, готовый сползти на запястье. Волосы были взъерошены ветром, а иссохшее и морщинистое лицо с впалыми щеками казалось выпачканным в саже. Рот приоткрыт, потрескавшиеся губы дрожали от холода, а пустой взгляд не выражал ничего, кроме вины и глубокого отчаяния.
Надсмотрщик узнал приближающегося путника и не поверил своим глазам.
– Охренеть, – выдохнул он. – Бродяга, это ты?
Человек, которого действительно когда-то прозвали Бродягой, из последних сил подошел ближе к тюремным воротам.
– Стоять! Стреляю на поражение! – послышался сверху крик надсмотрщика.
Бродяга остановился, сделав последний неуверенный шаг чисто по инерции. Руки его продолжали безвольно висеть вдоль туловища. Выпачканные в грязи кисти с застывшими пальцами и отросшими ногтями болтались у бедер.
– Бродяга, ты ли это? – крикнул надсмотрщик.
Человек без сил рухнул на колени и, дрожа от холода, поднял умоляющий взгляд на сторожевую вышку.