Мелкий, противный дождь, капает на очки, сильно ухудшая видимость. Замечательная погода для первого декабря, ничего не скажешь. Зима, называется, наступила. Резкий ледяной поток охватывает ступню.
— Ай, — вскрикиваю от неожиданности. — Да что ж такое.
Едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать от обиды и негодования. Это не зима наступила, а я в лужу наступила. Потому что не видно ничего, и фонарь около подъезда, как всегда, не горит. Район у нас такой «благополучный».
Кипя от раздражения, вхожу в подъезд и медленно поднимаюсь по лестнице. Очки, конечно же, сразу запотевают, но протереть стекла нечем — руки заняты ключами от квартиры и пакетом с продуктами. Доползу как-нибудь. Три этажа — и я дома.
— Ну что за идиотский сегодня день? Все валится из рук, ломается, случается! — сокрушаюсь шепотом.
Скорее бы добраться до квартиры и наконец выдохнуть. Так хочется поваляться с книгой на диване и просто отдохнуть, но даже такой малости меня лишают. Брат решил именно сегодня зайти на ужин. Готовить теперь придется.
Вижу неясную тень на лестнице и останавливаюсь. Свет от лампочки тусклый, и через мутные стекла все расплывается. Ставлю сумку на пол и быстро протираю очки, надеваю и вижу пред собой маленькую девочку, сидящую прямо на ступеньках и жадно жующую кусок хлеба.
На вид ей лет шесть-семь. Маленькая, худенькая. Серый свитер висит на ней, словно мешок, светлые волосы торчат в разные стороны, как у Домовенка Кузи из одноименного мультика. Не видела ее раньше, может, потерялась?
— Ты кто? — строго спрашиваю я.
— Я Катя Снегирева, — шмыгает и поднимает на меня свои огромные глазищи. — Мы переехали недавно в двенадцатую, — запихивает остатки хлеба в рот и указывает рукой на свою дверь.
— А я Евгения Огнева из десятой, — зачем-то отвечаю в тон ей.
Только сейчас до меня доходит. Раньше там жила Зинаида Руслановна, но недавно она умерла. Хотя когда-то говорила, что у нее есть дочь. Наверное, та и переехала в ее квартиру.
— Почему сидишь на бетоне? Холодно ведь, иди домой, — недовольно качаю головой. С детства всем девочкам втолковывают, что нельзя сидеть на ступеньках, а она…
— Не могу, — горестно вздыхает и опускает взгляд. — У мамы праздник…
Словно в подтверждение ее словам, слышатся пьяные голоса и звон бутылок. Ну это ни в какие ворота не лезет. Сами там развлекаются, а ребенок должен мерзнуть в подъезде?
— Ну-ка вставай, — говорю сердито, подхватываю сумку и иду наверх. — Сейчас разберемся.
— Не надо. Только хуже будет…
Не хочу даже слушать эти глупости. Девочка послушно поднимается, пропуская меня. Обхожу ее и нажимаю на кнопку звонка. Дверь почти сразу распахивается, и появляется какая-то женщина. Видимо, новая соседка. Лицо красное, взгляд поплывший и идиотская ухмылка на губах.
— А ты еще кто? — Меня едва не сносит тошнотворным запахом перегара. С трудом подавляю реакцию организма и сохраняю лицо.
— Соседка ваша из квартиры напротив, — рассматриваю мать Кати, ища хоть каплю здравого смысла. Но тщетно, он растворился в количестве выпитого алкоголя.
— И че надо, соседка? Выпить хочешь? — скалится та, обнажая неровные гнилые зубы.
— Как вам не стыдно, — набираю в легкие побольше воздуха, чтобы высказать все свое возмущение. — Ребенок мерзнет, пока вы там…