⇚ На страницу книги

Читать Гипноз и наркоз

Шрифт
Интервал

«Гипноз и наркоз» – книга уникальной прозы и горького опыта, который есть почти у каждой женщины, но осмысление его мы обычно откладываем, прячем как можно глубже. Любовь и боль, стойкость и уязвимость, отчаяние и нежность или вот гипноз и наркоз.

Большую часть опыта женщине действительно приходится получать, заморозив часть души или погрузив мозг в спасительный гипноз. Малка Лоренц – женщина, которая живет с открытыми глазами, не допускает утешительного самообмана и не дает читателю забыть о безднах окружающего мира. При этом она смеет любить – вопреки здравому смыслу, с полным пониманием гибельности этого процесса.

Но с этой книгой читатель, конечно, не будет только рыдать и сжиматься от горя. У Малки потрясающее чувство юмора, ясный ум и невероятно цепкий взгляд, она умеет увидеть и назвать все глупости и прелести этого мира. И, наверное, за эту суперсилу она дорога тысячам своих читателей. Мы восхищаемся ею, как храбрым маленьким солдатом, замершим на границе отчаяния и любви. Впереди у него ужас, за спиной – все, чем он дорожит, на устах насмешливая песенка о том, что пуля – дура, а смерти нет.

Марта Кетро, писатель

Краденое солнце

Черное пальто

В актовом зале института связи было комсомольское собрание. Слушалось персональное дело комсомольца Удавкина, студента второго курса. Согнали весь курс, а может, и не один.

Я сидела где-то сзади и рисовала в блокноте. Мне плевать было на этот институт, на всех этих людей и на комсомольца Удачкина. Я его, как и всех прочих, и по фамилии-то не очень знала. По имени знала, врать не буду – то ли Вадик, то ли Славик. Он был паренек с фанабериями, там был какой-то непростой папа и нервная система тоже не очень.

Комсомолец Удалкин обвинялся в контактах с иностранными гражданами. С гражданами стран – членов НАТО. Мне эта повестка была непостижима: профиль вуза был да, околооборонный, но мы были не на службе и никаких подписок не давали. Почему Славику не полагалось контактов, я не очень понимала, но мне было плевать, я хотела домой и никого из этих людей не видеть вообще никогда, дальше этого мои политические идеалы не простирались.

Дома у меня о политике не говорили. Кто-то трусил, кто-то брезговал. В свои 18 лет я была совершенно незамутненная и к советской власти относилась ровно так же, как к миру в целом – говно, конечно, полное, но жить можно, если поменьше соприкасаться.

Между тем слово взял комсомольский секретарь факультета, освобожденная гнида на зарплате. Он поведал, что студент Ударкин был замечен во встречах с какими-то девицами из Западной Германии и чуть ли не в провожании их до дома или наоборот, я не очень внимательно слушала.

Нервный Вадик запальчиво возражал, что не видит в этом ничего предосудительного. Комсомольский лидер на это молол тоже какую-то активную чушь. Я изнывала и хотела в туалет, в Гостиный Двор и в кафе-мороженое «Лягушатник». Я не понимала, что вообще такого произошло, что надо сидеть здесь с этими идиотами.

С места встал комсорг группы. Это был рассудительный колхозник после армии, на фоне тонконогих однокурсников – серьезный мужик. Скажи нам, Славик, проникновенно начал он. Скажи нам, своим товарищам. Вот зачем??? Ну я правда не понимаю! Зачем тебе это понадобилось???