Пробуждение было тяжелым. Еще не открывая глаз, Стас понял, что вчера перебрал, но где, с кем и по какому поводу с ходу определить не мог. Честно говоря, вот так вот, с ходу, он даже не мог бы сказать, какое сегодня число, да и, пожалуй, какой месяц. Все-таки надо если не завязать, то хотя бы немножко притормозить.
Открыв глаза, Стас увидел у себя перед носом стену. Рисунок на обоях показался ему знакомым, и он попытался припомнить, где бы он уже мог видеть такие заковыристые ромбики с колокольчиками, но малейшее шевеление мысли в обезвоженном мозгу вызывало головную боль, и Стас сразу же отказался от всяких попыток что-либо вспомнить. Всему свое время. Все прояснится само собой.
Он с трудом перевернулся на спину и сразу узнал свою люстру – пыльную стеклянную тарелку, служившую по совместительству последним пристанищем для сдохших от тоски мух. Слава богу, значит, он дома. Уже хорошо. Уж по крайней мере никуда ехать не надо.
Но радость была недолгой. Насколько вчера, если судить по последствиям, было хорошо, настолько же сегодня было хреново. Давно уже прошли те счастливые дни и ночи бесшабашной юности, когда последствия шумных празднеств проявлялись лишь в разбитых кулаках да опустевших карманах. Теперь же утомленный организм жалобно требовал передышки.
Стасу было плохо. Перенасыщенная алкоголем кровь стучала в виски, вызывая пульсирующую боль; внутри все мелко и противно дрожало; во рту было сухо, вонюче и шершаво. Ох! Пора завязывать…
Вдруг Стас почувствовал, что лежит в постели не один. Он повернул голову и увидел чью-то голую спину. Спина была костлявая, с длинным пунктиром выпирающих позвонков, и, единственно, что можно было ещё о ней сказать, – спина была женской.
«Опа!» – пронеслась в голове единственная до конца оформившаяся мысль, и Стас тут же пожалел о совершенно забытом, а значит и безнадежно потерянном, вчерашнем удовольствии. Повторить его сейчас было бы не только опасной авантюрой, но даже сама мысль об этом была кощунственна и невозможна, а потому умерла, так и не родившись.
Тем временем женщина шевельнулась и, скрипя старыми пружинами гостеприимного дивана, повернулась к Стасу, и вот тут-то он ясно понял, что нужно срочно бросать пить. Срочно! То, что лежало рядом с ним в постели, совсем не было женщиной!
Лучезарно улыбаясь полупустым ртом, на него преданно смотрела незнакомая старушка. Старушка была неприлично усата, бородавчата и настолько ветха, что, казалось, запросто могла помнить если и не восстание рабов под предводительством Спартака, то уж торжество русского оружия на Бородинском поле непременно. Потрясение было настолько велико, что Стас на какое-то время забыл о своем похмельном синдроме. Как такое могло оказаться с ним под одним одеялом, было совершенно непонятно и необъяснимо.
Старушка приподнялась на локте, оставив лежащим на простыне то, что лет двести назад было грудью, и благодарно чмокнула Стаса в лоб сухими губами.
− Доброе утро, мой сладенький!
Голос у неё оказался ржавый и скрипучий, как будто кто-то медленно открывал древний прабабушкин сундук.
Совершенно обалдев от увиденного, Стас молча наблюдал, как старуха встала с постели, стыдливо отвернувшись, накинула на себя что-то отдаленно напоминающее нижнее белье и направилась в ванную. Издав трубами пулеметную очередь, из крана шумно побежала вода.