Читать Чумные Псы: Оскал Страха

Птица смотрит на небо и делает последнюю затяжку. Чертовы сигареты кончаются слишком быстро, и сейчас бы полезть в карман и достать новую из лежащей в кармане пачки – но рядом мама. Мама, которая позволяет любимой дочери курить, но волнуется за нее слишком сильно; обидеть маму для Птицы почти что смерть, мама святая. Так что она зло выдыхает дым, отводит глаза от аквамаринового неба, скрещивает руки на груди и ждет.

Отец всегда приходит в это время, а они с мамой всегда выходят его встречать. Выходят из типового дома, доходят по узким улочкам до парка, где вечно куча веселой молодежи, от чего Птицу просто колотит. Она бы с удовольствием ждала папу в темном прохладном холле на его работе, который видела один раз, но этого нельзя. Там, за парком – режимный объект, никто даже толком не знает, что там происходит, но следят очень строго. Тощую, вечно угрюмую, кажущуюся нескладной – но на удивление легко управляющуюся с собственным телом – девчонку пропустили туда только один раз, когда у нее случился первый приступ астмы, ближайшая больница была слишком далеко и мама просто не знала, что делать. Тогда Птица почти ничего не запомнила – темноту, прохладу, неспособность дышать, чей-то голос и свои попытки огрызаться, горький вкус лекарства, которое осталось с ней на всю жизнь.

Папа уже должен подходить, у них на объекте строго: приход и уход по расписанию, никаких задержек или переработок. Работают ровно сутки, потом два дня отдыха – и снова на смену. Мама и Птица в это время поддерживают порядок в доме; ну как поддерживают – у мамы все идеально-чисто, Птица честно пытается не сорить на общей территории, а у себя в комнате расходится вовсю. Из-за завалов одежды, книжек, блокнотов, мягких игрушек, дурацких милых тапочек, которые она никогда не носила, но ревностно берегла, к ней не пройти. Так что сидели всей семьей в гостиной, играли в настолки, пили чай… Если бы Птица так не любила своих родителей, с ней совсем не было бы сладу, трудный ребенок как он есть: курит, дерется, оскорблениями плюется, да так что потом человек нескоро в себя приходит. А так хоть что-то сдерживало бедовую голову. А на лицо ведь – сущий ангелочек, золотые встрепанные волосы, серые глазищи, поди поверь что внутри сидит постоянная злоба и подозрительность, пусть и носит вечно драные джинсы с цепями да футболки с сатанинскими принтами, да лицо вечно непонятным темным макияжем измалевано, и спасибо если не просто точками да линиями.

Отца все никак не видно; Птица скучающе осматривается – вон носятся чьи-то дети, вон их мамашки сидят на лавочке и на мелких внимания не обращают, все, как заведено. Глазу не за что зацепиться – хотя вообще, есть там один, в стороне от всех, но на него и смотреть-то желания нет. Стоит, прямой как палка, весь в черном, подтянутый, поджарый, идеальный такой, пиджак старомодный нацепил зачем-то, жарко же, укладка волосок к волоску, как будто никакого ветра и в помине нет. Запоздало девчонка замечает, что он пялится прямо на нее, и глазищи черные-черные, цепкие, злые. Птицу как током дергает, она кривится и спешно отворачивается, бросает довольно громко в сторону:

– Вот придурок…

Мама уже заметно волнуется, на дочкино поведение не реагирует – привыкла за столько-то лет, так что девчонка прижимается к ее плечу, гладит утешающе по спине, но в сторону странного типа иногда бросает короткие взгляды. Он ей не нравится. Папа может задерживаться из-за ее, Птицы, шестнадцатилетия, готовить сюрприз – а этот чего там стоит как приклеенный? Не было бы тут мамы, пошла бы разбираться, а так спускает на тормозах, но в сердце нехорошо стучит в предчувствие беды. Да и не зря стучит: из зарослей шиповника и крапивы, которые маскируют еле заметную тропку на объект – по мнению Птицы, еще более тупой маскировки на свете не бывает – бежит перемазанный кровью человек в спецодежде. Точно не отец, так что девушка выдыхает и прикрывает ладонями уши: тут же дети и их мамаши, щас как начнется!