Ветром навеяло осень на лето.
Теплым порывом толкается в спину
С шорохом утренней свежей газеты
С детства знакомый мне пух тополиный.
Я обниму его нежным касанием
Теплого бриза и древностью здешней
С привкусом самых огромных желаний
Чуть задержаться над пьяной черешней.
После шагну. Мне остаться, уйти ли
От покрывал тишины в шум житейский
Или Икаровы выпрямив крылья,
Трогать расцветшие августа фрески?
Верно, останусь, побуду с тобою,
Больше обычного, но и не долго.
Время совместное в звуках прибоя
Я возвращаю – часть странного долга.
/ «и тень бывает тоже равнодушной…»
и тень бывает тоже равнодушной
немой и из-за этого послушной.
прольется после полудня на землю,
меня склонив вопросом: стану тем ли,
кем было предначертано мне выше
по плану, Бог который солнцем выжег
своим углем, моим же телом, в чей-то
судьбе, напоминающей мне флейту.
и тень бывает тоже равнодушной.
у здания – нема, слепа, послушна,
не носится туда-сюда, всё резво,
не замечая высунутых лезвий,
готовых, если кто скомандует, обрезать
жизнь линии, скандируя: отрезок
вся ваша жизнь, одна из заморочек,
способная стать даже меньше точки.
и тень бывает мертвой, неспособной
за рамки выйти – памятник надгробный
еще живого вроде бы творенья,
по сути же – как в мавзолее Ленин:
и рядом вроде бы, не упросил сам
спокойно тело скрыть под мелкой тырсой,
а дальше продолжает равнодушно
жить в комнатушке многолюдно душной.
бывает тень еще другого свойства,
заядлая, с оттенками геройства,
попробуй ты ее словить, не в силах,
тень прячется, как будто рыба в иле,
тень прячется и пламенеет в искрах
геройства – и сгорает быстро,
не насладиться тишиной и ночью,
они и так всех остальных короче…
Да и тень мне не тень, да и я ей не тело.
После смерти есть жизнь, как ни странно, у тени.
После смерти своей – тенью стану несмелой
Своей тени, а смерть моя ей – днём рождения.
Перевернутый мир, или потусторонний,
Не бывает сейчас. Он лишь ждет нашей смерти
У надгробия нашего, как на перроне,
И в руках своих жизнь он тарелкою вертит.
На одной стороне я и тело, в котором
Я сегодня хожу, охраняемый тенью.
А с другой стороны – я без тела покорно
Счастлив каждому данному тени мгновенью.
Я узник этой странной жизни,
И смерть – мое освобожденье.
По кругу все: Бог правит тризну
По смерти в радости рожденья.
И сходятся в борьбе извечной,
Уничтожая всё, два лба:
Начальный путь и путь конечный,
Два Божьих – жизнь и смерть – раба.
/ «Хотя деревья созданы молчать…»
Хотя деревья созданы молчать,
Они нередко – лучший собеседник,
И впитывают мысли, как тетрадь,
От слов начальных и до слов последних.
И каждое из дерева поймет,
Гораздо лучше, чем сто тысяч близких,
Причину, почему ты пьешь вино,
И почему к нему добавил виски.
/ «Мир, замкнутый среди деревьев…»
Мир, замкнутый среди деревьев,
В корнях запутавшийся – нерв
Оставленной родной деревни
И в памяти засевший червь.
Мир, не насытившийся толком
Всей сотней миллиардов дней,
Несчастлив сам. И нужно ль столько
Ему тех дней? Что будет мне?
Мне, ставшим его микровзглядом,
Песчинкой в тающих часах.
Простое дело – сверху надо
Вниз прыгнуть, оставляя страх.
Мы солнце оцениваем сдалека
С любым подходящим прохожим,
Не видя его первозданных лекал
И ткань разрезающих ножниц.