Читать Похороны писателя

Господин писатель проснулся до зари с удивительно тяжелой головой, ведь на ум ему пришла идея. Самая что ни на есть настоящая, глубокая, не тронутая ничьим пытливым умом, да еще и такого масштаба, что не поместилась бы в головах и у всех титанов вместе взятых. Такие идеи не появляются просто так, совсем напротив: чтобы заслужить или вырастить ее в себе, нужно либо быть избранником судьбы, либо отдать жизнь за такого рода дар, пройти через истязания. Некоторые становились изгоями, воспитывая в себе волю к свершениям и созиданию, и каждый из них отдал что-то очень ценное, пускай если и упустил – что именно. Награда их, бесспорно, была велика, но не часто велико было осознание сего воздаяния.

Идея, зачатая неким образом ночью в голове, должна была лечь в основу долгожданного труда – монументальной философско-исторической эпопеи, а ждал он этой идеи по меньшей мере значительную часть жизни. Не застилая кровать, господин быстро умылся, сделал утренние дела, необходимые всякому – если, мягко выражаясь, следовать всеобщим понятиям о гигиене, – позавтракал двумя яйцами с куском жирного сервелата, накинул на плечи свободную рубашку, после чего откашлял утреннюю мокроту в раковину – ему приходилось делать это каждое утро по непонятным причинам, казалось, это и есть самая норма жизни организма средних лет, – и тут же ополоснул все это дело, заодно увлажнив свою клочковатую бородку. Затем, промочив рот молоком, он выпил стакан воды, чтобы не появилось кислицы, и прошел в свой кабинет. Солнце только взошло, прохладный утренний ветерок гулял по занавескам; затхлость и пыль в комнатах были привычны господину писателю, ведь, по его мнению, суть чистоты несовместима с сутью жизнь и сутью человека. Он окинул взглядом стены и мебель красно-коричневых тонов, вздохнул полной грудью. Сев за письменный стол – вернее, теперь его можно было назвать лишь печатным, оттого, что бумагу и ручку заменил компьютер и клавиатура, – он поставил перед собою стакан: большой и пустой, но готовый к любому составу.

Г-н писатель по воле или, может быть, по случаю не был достаточно известным литератором, публицистом или же критиком… Кем бы ни хотел себя видеть тот, кто просыпаясь к обеду прислушивается к собственному дыханию и думает о том, какой цвет обоев более подходит разным творческим персонам тонкой, закрытой натуры, глядел он, скорее, сквозь себя и в целом, к глубокому сожалению, упускал все, в чем есть хоть частица настоящего его существования. И, хотя произведения, которые он писал копотливо, да и по настроению многое оставляя без довершения, печатали в весьма скудных тиражах, да и то, к слову, многократно ему приходилось всячески упрашивать издательства включить те немногочисленные работы в сборники, он вполне уверенно и искренне считал себя достойной, а главное, самостоятельной фигурой эпохи вседоступного творчества. На удивление, будучи довольно скучным, заурядным автором – по сравнению с некоторыми его коллегами-конкурентами, – он таки установил какую-то планку, даже смог прийти к определенного рода заказам и закрепить небольшой заработок.

Г-н писатель сидел за столом в предвкушении созидательного процесса, он пока еще не знал, сколько времени займет этот этап жизни; в какой-то степени еще и потому он чувствовал себя столь свежо, что осознавал возможность прекратить работать на чью-то мысль. И не сказать, что творец этот хотел бы вкладывать все свои силы в труд жизни, напротив, он находил в лени, бесцельности и своей юдоли что-то, если можно так выразиться, сакральное и необходимое обществу. Он желал принести новые независимые ценности, подарить их нам через литературные труды. Протоптать тропы к давно забытым, да и к еще не пробудившимся от векового сна идеалам и мыслям, которые бестолковые, хотя в некоторых случаях и пытливые читатели, пропустив через себя, приняли бы и перевернули осознание человека, как существа, как наполненного духом и разумом животного, да и всего, что подвластно человеческой воле. И всякому тут ясно, какая ответственность перед мирозданием рухнула вдруг на его плечи, кем ощутил он себя; прочитав именно его труды, жажда зверя, закованного внутри их тел вынудила бы его вырваться наружу, их разум стал бы свободен от предрассудков и лишних норм.