Пути Господни неисповедимы…
Странный человек, гордо торчащий на пустынном берегу как заброшенный маяк, еще раз громко сказал безмолвно-хихикающей пустоте:
– Не надо оваций! Гейм, сет – за вами, господа присяжные заседатели. Но это еще не матч!
Этот странный человек, стоявший на мартовском ветру без шапки и в одном сапоге – был никто иной как блудный сын турецко-подданного, кавалер Ордена «Золотого Руна», неугомонное дитя матушки своей – героической и многодетной, к которой он, собственно, и обращался, а не к безучастным присяжным.
От пока еще не утихшего душевного жара, Остапу не было ни обидно, ни холодно, он знал, что после пятиминутной передышки – матч продолжится. И хотя в голову лезли какие-то пафосные слоганы, вроде: «Русские не сдаются» или «Товарищ, верь! Взойдет она…» – механика простого разума снова заскрипела проверенными шестеренками. Остап не без труда переодел единственный сапог с правой ноги на левую, уже сильно задубевшую, засунул Орден «Золотого Руна» за голенище, правда, почему-то не сзади, как удобнее, а сбоку, и шагнул на просторы великой и необъятной, которая своенравно не отпустила свое баламутное чадо.
Кое-как доковыляв до ближайшего села, благо, приднестровцы издревле жили компактно, путник первому же встречному деду, с детским любопытством уставившегося на «чудную новинку», заявил:
– Да! Я – неприкаянная жертва вашего графа Дракулы, да сгинет его имя из памяти людской! А он, между прочим, ваш земляк, так что, дед, приюти окаянную мою душу во искупление твоих грехов неподъемных. Дед, неожиданно, по-русски ответил:
– Ух, ты! Пойдемо.
В хате было тепло, мамалыга показалась нектаром, а дед все больше смахивал на живого Николу-Чудотворца. Проснувшись утром, Остап, как всегда, почувствовал прилив сил, душевных и физических, угрожающе улыбнулся злодейке-судьбе в лице кота, лежащего на старом комоде, и ничтоже сумняшеся, откинув вопрос «кто виноват?» – принялся сразу за вопрос «что делать?».
– Так… значит я, воленс – неволенс, сейчас не в Румынии. Это… – и Остап похолодел: тот самый одинокий сапог валялся у двери, а ордена рядом не было! – Все! – вырвалось у Остапа. – Спер вахлак боярский, а еще дедом прикидывался! По-русски – говорил!
Отворив ногой дверь, Остап грозно застыл на пороге. В сенях дед сидел на лавке и тряпицей натирал Орден «Золотого Руна».
– Знатная бляха! – сказал дед без предисловий. – Такую, видать, токмо в Москве дают, да и то не кажному дворнику.
– Да, дед, не каждому дают, потому и в сапоге ношу, а не как положено, на груди. А скажи-ка, дед, возите ли вы отсюда баклажаны с виноградом на базар в Старгород?
– Чего ж не возить, возим. А тебе на что?
– Да надо мне в Старгород, тещу покойную навестить. Когда она опочила, я был прямо убит горем, вот мне бляху и вручили, для поднятия боевого духа, и чтобы дело наше дворницкое блюсти. А дело наше, дед, мировое – вот, в Италии, дворники себя «коза ностра» зовут, а в Америке – «вольными каменщиками», это потому, что мостовые у них все каменные, а не как у нас – деревянные, да и то не везде.