В пятидесятые годы двадцать первого века мало что могло удивлять. С тех пор как Россия, США и Китай сравнялись в материальном развитии и курсах национальных валют и объединились в экономический союз, вряд ли приходилось ждать от него политических и уж тем более финансовых потрясений. А старая добрая Европа всегда была скупа на неожиданности. Прогресс летел вперед так стремительно, что сообщения о самых фантастических новинках публика принимала на веру легко, как нечто само собой разумеющееся. И даже сенсационная новость о том, что в Московском научно-исследовательском центре создан пространственно-временной преобразователь, недолго будоражила общественность. Хотя одна из лучших сказок человечества о машине времени, сбывшись, заслуживала большего внимания. Но как в двухтысячных вокруг клонирования человека было много шума, сошедшего на нет, так и преобразователь сначала бурно обсуждали, а потом привыкли. Даже находили в нем недостатки. «Перемещать», а точнее, воссоздавать людей можно было только из прошлого, да и то не слишком отдаленного. А отправиться самому в прошлое или будущее нельзя. Потому что если говорить, не вдаваясь в научную терминологию, мир «вчера» и «завтра» не существует. Так какие же это путешествия во времени?
Пресыщенные плодами технических прорывов, люди к середине столетия потянулись к простому и естественному. Не к первобытной дикости или средневековью – к цивилизации, но цивилизации доступной и понятной. Той, когда все автомобили ездили на бензине, в домах не было компьютеров, и даже кофе варили на плите. Интерес к временам вековой давности распространился быстро и скоро вошел в моду. Черты пятидесятых – семидесятых годов проявлялись во всем: от формы машин и интерьеров домов до одежды молодежи. Но особенно ярко – в искусстве.
Огромными тиражами стали выходить бестселлеры тех лет и молниеносно разлетались с книжных лотков. Ни один уважающий себя кинотеатр не мог оставаться таковым, если в его репертуаре не было черно-белых фильмов. На них выстраивались очереди. Зрители жаждали не трюков и спецэффектов, а хорошей драматургии и психологизма. С аукционов с легкостью переходили к другим владельцам полузабытые картины. А среди театральных премьер гремело больше восстановленных пьес, чем новых.
Раз покатившись, всеобщая волна не обошла стороной и музыку. Но если здесь и начали возвращаться из забвения множество стилей и создававших их персон, как это было с литературой, кинематографом и театром, то вскоре они поблекли перед одним именем: Элвис Пресли.
Элвис, никогда, впрочем, не терявший до конца своей популярности, через сто лет после начала блистательной карьеры опять оказался мировым кумиром. Не без помощи Международной музыкальной корпорации, умело предлагавшей Элвиса покупателю все в новой и новой упаковке. Но это было следствием, а не причиной. Открыв его музыку, поколение нашло в ней отклик на все свои тревоги и чаяния: нежность и страсть, боль и иронию, надежду и силу.
Элвисомания пережила второй взлет. Голос, знакомый миллионам, теперь можно было услышать везде: в домах, автомобилях, магазинах, кафе. По вкусу публики записи Пресли не сходили с радио и телеэфира. И это породило уникальное явление. Месяцами верхние строчки мировых хит-парадов занимали песни прошедшего (!) века.