Читать Между прошлым и будущим

Его сознание застлала тёмная, непроглядная пелена, в душе вскипела необузданная, нечеловеческая злость. Он полностью утратил контроль над своими действиями. Ими целиком овладел и распоряжался со стороны Некто, враждебный этому миру, дикий и беспощадный. В памяти сохранилось лишь то, что не могло восприниматься как реальность, а могло быть лишь бредом, плодом больного воображения, не имеющим ничего общего ни с личностью, ни с судьбой тихого человека, слабого духом и телом, не способного ни к ясным мыслям, ни к решительным действиям. И в этом кошмарном бреде всплывали из пугающей своей непредсказуемостью мглы омерзительные, больно ранящие душу пазлы, из которых не складывалось Ничего. В одном пазлевиделась ночь. Недвижная, гнетущая, мучительная. В других пазлах виделись то бесформенные клубки, колючих, удушающих обид (От чего? От кого? Из каких времён и миров?), то внезапные взрывы внутренней ярости, то кровь. Много-много крови. Чужой крови, возбуждающей и приносящей невыразимо острое удовлетворение, по которому слепо и нестерпимо изнывала душа, томящаяся во мраке.

Всё это в сумбурном вихре растерянно прочувствовал человек, который…

Мэгги была человеком с нескладной, рано изломанной судьбой. Матери своей она не помнила, а мачеха стелила ей очень мягко, да спасть сиротке было крайне жёстко. Открытым образом мачеха сиротке не грубила, но в свою ласковость, когда отец Мэгги оказывался в отлучке, напускала столько яда, что хоть в петлю лезь. И жить невмоготу, и пожаловаться не на что: всё ведь лилейно ласково. Поэтому Мэгги росла затурканной, слабовольной, не умея думать о будущем, не желая помнить о своём сиротском прошлом и настоящем.

Когда Мэгги исполнилось четырнадцать лет, в её физическом развитии произошёл очень резкий скачок: Тело Мэгги налилось ранней спелостью, гормональные всплески стали выбивать её из привычной поведенческой колеи. На пике такого всплеска и подвернулась ей под руку мачеха, впившаяся в обычно покорную падчерицу своими ядовитыми зубами. Прошли с того времени годы. Многое успело забыться. Но острой незаживающей болью терзает память Мэгги тот день.

Тот дважды памятный день был днём её побега из дома; он же оказался и днём прыжка из огня, да в пламя.

Пламя обожгло беглянку там, где она его не ожидала. На её пути из дома в неизвестность с потемневшего неба обрушился сильный ливень. Он загнал Мэгги в подвал полуразрушенного многоэтажного дома. Заметив у входа в подвал банку со стеариновой свечой и спички, она зажгла этот примитивный светильник и осмотрелась. Мэгги увидела развешенные под потолком подвала верёвки. Дрожа от осеннего холода, она сняла с себя одежду, выжала её и повесила на эти верёвки сушиться. В дальнем углу подвала Мэгги обнаружила старый диван с подушкой, накрытый дырявым пледом. Чем не постель для бездомного? Мэгги опасливо присела на краешек дивана, и впала в прострацию. Она не заметила, как сон сморил её. Уже на грани между тягостным бездумьем и сном, Мэгги прилегла на диван, укрылась рваным пледом и… оказалась на необитаемом острове. Всё пространство этого острова было не настоящим: бутафория вперемежку с мультипликацией. Всё яркое, цветастое, но не живое. «Здесь нет ни питьевой воды, ни пищи. Здесь меня ждёт медленная и мучительная смерть от жажды и голода!», – ужаснулась Мэгги.