Юрий Михайлович Поляков написал: «Отними у барда гитару, музычку и голос и ничего от поэзии не останется». Оно верно как любое обобщение, но Нестеренко, как это модно теперь говорить – явление штучное. Кроме того, если уж начать с хронологии, стихи он начал писать в 1973, в возрасте чуть за двадцать, а песни пошли с 2004, после тридцати лет занятий в различных народных и профессиональных хорах, в том числе и в известном в те времена на всю страну керченском хоре «Кантилена» под руководством Георгия Августиновича, где пели классику, пели духовную музыку, даже джаз, а к праздникам – и советские патриотические произведения. Тогда же Василий всерьёз занялся нотной грамотой и профессионально – вокалом.
В 1986 году у Василия чуть не состоялась встреча с самим Евгением Александровичем Евтушенко.
Взял и поехал к нему, заручившись звонком от главного редактора альманаха «Истоки» Галины Рой. Но оставил свою рукопись его жене-ирландке. Евтушенко не поленился прочитать, и даже – что, говорят, у него редко бывает – прислал автору бандероль со своими замечаниями: «У Вас интересные находки, попадаются интересные стихи, но Вы не дотягиваете, и на Вас сидит Вознесенский». Последнее замечание я б скорее сочла комплиментом. Если продолжить сравнение, могу сказать, что по мастерству, подбору рифм, Нестеренко приближается к советскому классику. Рифмы у него сложные – ассонансные, есть и составные.
…Любимая, мы в звёздах оба.
Нам в небе хорошо до крика.
(не дай мне бог сказать: удобно).
Но к часу счастья не привыкнуть…
Ты плачешь. Ты в семье несчастна.
Твой муж – он никуда не годен!
Твой ритуал любви прекрасен.
(не дай мне бог сказать: удобен).
Но главное – отличие. У Вознесенского – всегда чётко выражена мысль:
Розу люблю иранскую,
Но синенький можжевельник
Мне ближе по иерархии
За то, что цвесть тяжелее.
Или:
Можно и не быть поэтом,
Но нельзя терпеть, пойми,
Как кричит полоска света,
Прищемлённая дверьми.
У Нестеренко этой ясности нет. Но, может быть, это просто дань современной моде? Она ведь есть и в поэзии, как и во всём свете! О том, что не дотянул, он и сам с горечью пишет:
Прощай, высокая мечта!
Мне счастье не грозит.
Увы, захлопнулись врата,