– Ужас! Чего ты всё каких-то уродов теперь рисуешь?! Что, не можешь приличное что-нибудь нарисовать?! – Бабушка раздражённо дёрнула плечами, вскользь глянув на лист, который лежал на столе перед Степаном, и с громким стуком поставила рядом тарелку с ароматными оладьями. – На! Завтракай… Вот сгущёнка… Вот мёд… – Банки она переставляла как шахматы. – Совсем уже в школу опаздываешь! Младшие и то уже собрались и ушли… Жуй быстрее. Вечно ты копаешься до последнего…
Стёпа не прислушиваясь к её словам, неотрывно, будто провалившись внутрь, смотрел на лист, заполненный чёрными, искорёженными фигурами. Их было так много, что они практически сливались в одно большое пятно, напоминали бездонный колодец, сложенный из чьих-то тел, пропасть, куда сам мальчик уже летел и знал это, но было поздно что-либо менять. Он уже не мог остановиться…
Степан не рисовал этого… Он всегда ненавидел черноту, ненавидел цвет, которого был лишён с самого рождения. Он родился бесцветным альбиносом, с розовато-серыми глазами, белоснежными волосами и бровями.
Только три года своей жизни он был абсолютно счастлив, но это было так давно, что теперь он вспоминал то время с большим трудом – его тоже нещадно искромсали ножницы реальности, оставив от него разрозненные, но разноцветные и яркие лоскутки. Тогда Стёпа был белокурым ангелом, и все его любили. Он много смеялся, запрокинув голову, и подолгу сидел у мамы на коленях. Прижавшись к её груди, он с упоением слушал, как бьётся её сердце.
Потом один за другим начали рождаться братья и сёстры, тогда же из ангела он превратился в Белую Крысу, которую все всегда и везде старались затравить: на улице, в школе, в транспорте, в магазине. Толкнуть, ударить, надсмеяться…
Каждый прожитый день доставлял невыносимую муку. И только ночью, укрытый ото всех безразличным мраком, Степан мог вздохнуть свободно и плакать-плакать в подушку, никого не боясь и не скрываясь.
Ни одному человеку на свете не было интересно, что творилось у него на душе. Чего ему стоило изо дня в день вдыхать и выдыхать чужой, враждебный воздух.
Не притронувшись к завтраку, Степан скомкал лист и бросил его в корзину с мусором. Он знал, что через двадцать, самое большее – тридцать минут всему придёт конец… Потому что лично ему придёт конец…
Натянув на лоб капюшон серой толстовки, мальчик машинально закинул на плечо теперь уже совершенно ненужный рюкзак, полный учебников и тетрадей, и медленно направился к двери, но вдруг остановился и бросил прощальный взгляд на зеркало. Из его ненавистных розовых глаз по мертвенно-бледным щекам текли чёрные струи.
– Ненавижу… – прошептал Степан, вытирая рукавами глаза.
По манжетам его кофты начали расползаться тощие, чёрные фигуры. Они как будто насмехались над ним, плясали и корчились.