⇚ На страницу книги

Читать Два, два, семь!

Шрифт
Интервал


-Бабенко! Слышь, Бабенко!

–Ну – чего тебе?

–Тебя на днях особист на кой вызывал?

–Тебя оно не касается…Гм…Гм… С вагона выгружались, понимашь, в субботу, ну я затвор с винтаря и обронил!

–И что…

–А то! Чуть было в штрафроту не загремел, вот что!-Бабенко зло сплюнул и тяжело, по-окопному, выругался.

–Со мной тоже такое было…Только я не затвор потерял, а в карауле чуть-чуть присел, так он прицепился – мама не горюй! Мне он тогда тоже, сперва штрафротой угрожал. Упрекал, что я в оккупации…был, а потом дал бумажку и говорит: пиши, мол, Стрюков, все, что слышал, о чем ребята говорят, может кто панику гонит, ну такое все… Выкрутился-то ты как?

– Спасибо, комбат помог. Принес прямо на допрос тот клятый затвор и говорит: так, мол и так, сержант Бабенко, товарищ старший лейтенант, есть у меня в батальоне лучший пулеметчик, понимашь, каких еще поискать, а уж если и судить кого за то, что мы затворы винтовочные всегда и везде теряем, так это, понимашь, самого конструктора царской армии, Мосина, ведь стоит только в бою ли, в походе ли, зацепиться им за что – и до свидания! Провернулся и выпал, зараза! То- ли дело, говорит, винтовочка СВТ, наша, советская, тут затвор уже не потеряешь… Ну, так, вроде, шутя, по-хорошему, да и вытащил он меня! Зато потом сам уже три наряда ввалил, при кухне, ха-ха-ха!– так я их с нашим удовольствием…отдубасил. Да, вот еще в заслон с тобой, салагой, отправил.

–Так, а затвор он твой где…

–Да какой он мой! Просто – затвор принес и шабаш! Душа, понимашь, командир, одним словом. А бумагу свою старлей и мне под нос совал, в иуды хотел записать…Ладно, молчи уж…А то мы так, болтаючи, не только разведку, а и целую дивизию фрицев проморгаем!

Над передним краем, над изрытым воронками и бурыми линиями пустых окопов правым берегом излучины Дона, над искромсанными войной, редкими в этих местах, перелесками, кое-где еще горящими от недавнего скоротечного боя, заходила душная летняя гроза. И передок притих, затаился, не стало слышно даже ни дежурных пулеметных очередей, ни беспокоящего минометного огня. Птицы, вроде защебетавшие в установившейся вдруг мирной тишине, тоже умолкли. Только резкие грозовые раскаты в посиневшем небе грохотали все ближе и ближе и все живое на земле, повинуясь вечному инстинкту самосохранения , искало укрытие от наступающего беспощадного ливня.

Бабенко, немного приподнявшись над бруствером, закрепил полог плащ-палатки на рогульках, натянув ее с небольшим уклоном, чтобы был сток. Сложив сошки «Дегтяря», положил его на бруствере стволом вниз: -Вода попадет- станет плеваться при нагреве…Ты самой-то, откудова будешь,– с удовольствием затянувшись, спросил он Стрюкова, не оборачиваясь,– говор, вроде, городской, а как бы и не нашенский? Хохол, штоль ?

– Да нет, из Харькова я.

А-а… Был я до войны и в Харькове, понимашь, с футбольной командой « Сталинец» от нашего завода,– усмехнулся Бабенко себе в густые рыжеватые усы,– закрутил там с одной, Валечкой…Ой, мама родная, где ж те денечк-и-и!

–А на каком стадионе играли?

–Мы, парень, с Валюхой все больше на ее стадионе…играли, ха-ха-ха! А в общем… Да на Тракторозаводском, он тогда там один и был , это году в тридцать втором, кажись ,было…

Вдруг крупные и редкие капли дождя частым боем забарабанили по плащ-палатке, поднимая вокруг позиции столбики пыли, воздух сразу посвежел, стало легче дышать. А внизу, и спереди, и сзади- уже встала сплошная стена низвергающихся с небес прохладных водяных потоков. Еще часто сверкали вспышки коротких молний, но грохот прекратился.