Автор благодарит за помощь в издании этой книги Татьяну Снегиреву, Василия Сенаторова, Алаудина Парчиева.
Любимым внукам посвящается
Жизнь – долгая, а проходит так быстро…
Юрий Левитанский
Если в юности
вытащил этот билет,
то он в один конец.
Обратной дороги нет
В тот день я полез на крышу своего загородного дома, чтобы очистить водостоки от старых листьев. Наверное, я был при этом не в лучшей форме. Май вообще как-то не задался. В самом начале месяца, вернувшись из Китая, я попал в больницу, и меня там еле откачали. Дней десять держали под капельницами. Потом, придя в себя, уехал в Каир, где продолжала буйно цвести «арабская весна». Много бегал по разным встречам, много переживал. И вот, вернувшись, затеял бодягу с этой чертовой крышей.
Поставил раскладную лестницу, на глазах у жены полез по ней вверх. И когда ступил на последнюю ступень этой лестницы, то она как-то вяло поехала вбок.
Да, я был явно не в форме. Потому что ничего не сделал для собственного спасения. Лестница поехала вбок, я обреченно поехал вместе с ней. И потом стал падать вниз. Головой и спиной на твердую бетонную плитку. Высота была метров пять.
Сколько раз после этого я с ненавистью вспоминал те мгновения! И каждый раз – странным образом – они превращались в вечность. Словно бы я летел и думал.
Черт подери, думал я, ты так часто реально рисковал своей жизнью – в Арктике и Антарктике, в Афганистане, Ираке, Косово, Сирии, Ливии и в других сильно проблемных местах. Ты мог сорваться со скал на Тянь-Шане, утонуть в Красном море, умереть от жары в Долине Смерти, тебя могли убить на Северном Кавказе, сделать вечным заложником в Иране. Но теперь ты, похоже, бездарно умрешь вот сейчас здесь, на глазах собственной жены, у порога своего дома.
Как странно и несправедливо устроена жизнь, думал я, летя навстречу собственной смерти. И как теперь Таня будет без меня? И как это нехорошо – умирать на ее глазах. Какие хлопоты доставлю я ей своим падением.
Страха не было, была какая-то обреченность. И досада: уж как-то слабо все это выглядело. Совсем не геройски.
Вот и Рамзай, мой верный пес, расстроится, думал я, продолжая приближаться к земле, то есть к гибели.
А отец? Ему девяносто лет, он все еще жив, а я, получается, загнусь раньше. Что он обо всем этом подумает? Как-то я старался по жизни не огорчать своего старого отца.
Продолжалось мое падение с крыши какую-то долю секунды.
Потом я ударился о твердую поверхность.
И умер. Остановилось дыхание. Потерял сознание. Тьма.
Но оказывается, не совсем. Подбежала Таня, стала меня поднимать. Я открыл глаза. Ничего не было – кроме жуткой, страшной, раздирающей все нутро боли. Не мог ни дышать, ни говорить, только хрипел и разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Нам обоим было ясно, что все внутри у меня должно быть переломано и перемолото.
Таня втащила меня в дом. Вызвала неотложку.
Как ни странно, врачи приехали очень быстро. Что-то проверили, сделали обезболивающие уколы. В больницу я ехать отказался. Лучше уж дома отдать концы.
На следующий день в военном госпитале стали делать рентгеновские снимки. Ни одного перелома. Сильные ушибы всех внутренних органов. Но ни одного перелома. Страшные боли в груди. Но это пройдет, сказали врачи, надо терпеть. Пройдет…