С вашим уходом из жизни
мне вспомнилась вдруг вся жизнь
в интимных сюжетах капризных,
таивших судьбы сюрприз.
Когда оглянёшься строго
на чувств промелькнувших разброс,
то видишь, что так немного
влюблённостей в прошлом сбылось.
Разовые интрижки,
как говорится, не в счёт,
ходок таких делишки
чувства не знали улёт…
Когда-то в юные годы
влюблённость была – мой код,
и этого кода аккорды
озвучивали полёт
юности, что парила
на крыльях, лёгких, как пух,
его потом память хранила,
внеся в греховный гроссбух.
Сегодня, листая страницы
гроссбуха безумства дней,
я, как сейчас, вижу лица
одно другого милей.
Я только в красавиц влюблялся,
всем прочим их предпочтя,
вкус флирта вкушая, как яства
вкушает уже не дитя.
Но почему-то влюблённость
вдруг таяла без следа
и уходила в ту область,
где новых встреч череда
звала в неизвестность страсти,
где близости новизна,
забыв про интрижек напасти,
шаманила, как весна.
Впервые меня влюблённость
накрыла, как моря волна,
даруя чувств окрылённость
и жаркие ночи без сна…
…У нас было целое лето,
и море, и Макопсе,
где наши два силуэта
сливались в соитья красе.
И вдруг разбежались под осень,
умытую грустью дождей…
Краса разбивалась оземь
обыденностью ночей…
А ведь, признаюсь честно,
знал, как озноб на ветру, —
если не будем мы вместе,
я тут же сразу умру.
Но всё обернулось лажей,
надоевшей душе моей…
Похожее не однажды
мне встретится в промельках дней…
…Потом был марьяж марокканки…
Друзья называли так
тебя за твой нрав хулиганки,
за смуглость и резкость до драк.
Давнишние печали…
Я был той ночью с другой,
но ты появилась случайно,
устроив мне мордобой.
Разодрала мне в клочья
свитер крутой фирмы́ …
После той памятной ночи,
конечно, расстались мы.
…Потом была прелесть-татарка,
взбалмошная, как бес,
яркая самка-дикарка,
до жути любившая секс.
Она была супермоделью.
В американском турне
престиж наш всего за неделю
поднялся с ней, как на волне.
В журнале «Америка» вскоре
был снимок: показ наших мод,
и к ней, как к богине в фаворе,
зевак сброд ликующий льнёт…
…Потом была фея степенства,
и в письмах на Колыму
она рисовала портрет свой —
девица грустит в терему.
И этой художницы милой
в письмах ко мне в Магадан
рисованный облик унылый
скрашивал те года.
…Потом в Магадане холодном
возникла из жарких Сочей
нравом капризным и гордым
женщина жадных ночей.
Но непонятная тайна
возникла на месте пустом
пропастью провинциальной —
несовпаденьем во всём.
…Потом появилась, как чудо,
как пламя не из искры,
и просто невесть откуда
милейшее диво Москвы,
похожая на Одри Хепбёрн,
и флирты ушли в запас,
и с ней свой последний номер
отыграл разбитной ловелас…
Теперь это всё далёко.
Влюблённостей череда
кажется шуткой рока,
коварною, как всегда.
Коварство в её мимолётности
и в краткости колдовства,
подсказанного влюблённости
взбрыками естества.
И всё же из нынешней дали,
как прошлое ни назови,
оно как само оправданье
безумств молодой крови.
Конечно, таким безумствам
недолгие дни суждены,
с извечною ноткой грустной
теперь они словно в тени…
Но всё это померкло разом,
словно сравненья боясь,
пред новой любовной связью —
такой была наша связь.
И прежние все мелодрамы,
раскрасившие мою жизнь,
забылись в момент, когда мы
с вами пересеклись…
Вы были столь утончённы
и столь изящны в любви,