Гордей ещё не спал, да и не мог уже спать, может тому виной старость, а может болезни, что стали его одолевать и не давали спокойно закрыть глаза. Сразу почуял, что в горнице кто-то есть, глаза были уже не те, но и страха, который был в детстве, не было.
– Кто? – уверенно спросил он и, поднявшись со скамьи, направился к печи, чтобы зажечь свечу.
Низкие потолки, приходилось нагибаться, чтобы не удариться о перекрытие, которое проходило через всю избу. Вспыхнул свет, он был тусклым, но его хватило, чтобы рассмотреть девочку, которая сидела в углу и внимательно глядела на него.
– Ты кто такая, откуда? Мамка выгнала или…
– Молчи и слушай меня внимательно, – девочка встала. Она была одета не как дворовые, вроде как и платье, но чудное, цветастое, словно полевой цветок. А ещё брошь на шее и браслетики на тонкой ручке. Гордей склонил голову, признав себя не равного ей. – Они уже близко, перешли Кердь и Смердяка и подошли к Давыдово, – старик перекрестился, он понял, о чём говорит божий образ в лике девочки. Слышал от настоятеля, что порой приходит некий и вещает. Скоро взойдёт желтая звезда, как только на горизонте появится оттенок, бей в набат и никого не слушай, бей, что есть мочи. Спаси души.
– Кто ты? – ещё раз спросил он девочку, но она, хихикнув, отбежала в угол и тут же исчезла.
Гордей перекрестился, помнил набеги, знал, к чему они приводят. Ещё в детстве, когда жил в Горовке, испытал эту беду, но тогда ему с мамкой удалось скрыться в овраге и просидеть там два дня, а вот отца угнали, и с тех пор про него никто ничего не слышал. Вот пришлось встать к мехам, взять молоток и заменить отца.
Выйдя из дома, он посмотрел на чёрное небо, все уже давно спали, но он знал путь к монастырю, раньше помогал его строить. Спешил, словно опаздывал, задыхался, но не останавливался. Святой образ не лжёт, он всегда говорит правду, старик перекрестился, коснулся толстого каната, посмотрел в сторону горизонта. Всё было тихо, мирно, но были времена, когда Пронск горел, точно так же, как и Рязань. Как только на горизонте появилась розовая полоса, старик ещё раз перекрестился и, сжав пальцами канат, ударил в набат.
Через полчаса его скрутили, стащили с колокольни и бросили в подвал.
– Кто тебе сказал бить в колокол? – спросил немолодой монах.
– Ко мне приходил голос в образе девочки, вещал. Люди, которые носят овчинные шапки летом, уже перешли реку Смердяка и теперь в Давыдово. Велел бить в набат.
– Будет тебе набат двадцать палок, узнаешь, как тревожить народ.
– Постой гневаться, – в подвал спустился воевода и, присев перед стариком, посмотрел ему в лицо. – Значит, говоришь, приходил голос к тебе.
– Вот истинный крест, приходил, а потом ушёл, даже не открыв дверь, велел бить, сказал…
– Мирон! – крикнул воевода, – возьми Данила и в Давыдово, ворота закрыть, огни зажечь. Эх, старик, даже не знаю, что лучше, что бы ты оказался неправым или всё же успел предупредить.
* * *
Гордея отпустили, а когда он пришёл в свою хижину, он увидел испуганное лицо Фоки, сына дочери Антонины, что скончалась в прошлом году.
– Что уставился, разжигай огонь, работать надо.