В доме кто-то был. Топтался по углам, пыхтел или пищал, из-под одеяла Сашка не слышала точно. Она пряталась под толстым ватным щитом, казавшимся ей таким надёжным, и почти не дышала. За окнами стояла ночь, заглядывала в окна, не задёрнутые занавесками и, казалось, смеялась над маленькой девочкой, прячущейся от собственного страха.
Сегодня Сашка ночевала одна. Соседка, баба Валя, раньше приходившая присматривать за ней, приболела. – Сердце, объяснила она Сашкиной маме, держась за косяк входной двери. А к вечеру приехала машина с мигалками и бабу Валю увезли на этой кричащей машине.
– В больницу, сказала мама: – Лечиться.
А Сашке пришлось остаться дома одной.
– Ничего, – говорила мама, суетясь на кухне и попутно объясняя Сашке, что и где лежит.
– Ты уже большая, лето кончится и в школу пойдёшь. Пора привыкать к самостоятельности. Воду ночью захочешь попить, не ходи по дому, я тебе в графин наберу и в твоей комнате поставлю.
Графин стоял на тумбочке. Поблескивал стеклянным боком, в котором отражался блеклый ночник-фея с крылышками. Когда-то фея пела колыбельную, выводя тоненьким голосочком:
– Баю-бай.
Потом Сашка нечаянно задела её, фея упала на пол и петь перестала. А светить не перестала. Свет рождался у неё где-то внутри и подсвечивал изнутри прозрачное платье и крылья, навечно застывшие в попытке взлететь. Сашке было жалко фею, казалось, что стоит только вынести статуэтку на улицу и она оживёт и полетит. Но вынести так и не решилась. Папа и так долго ворчал, когда фея перестала петь и строго-настрого наказал не трогать больше ночник.