Читать Будяк
Посвящается тысячам и тысячам неизвестных героев
Великой Отечественной войны
Он вдруг почувствовал, что наступила тишина: полицаи и немцы с противоположного берега прекратили внезапно огонь.
–Во-от… так – то оно будет… лучше, с-суки, – прошипел синеющими губами, – не взять вам… Будяка, кишка у вас пока тонка! – и поплыл дальше, теряя последние силы, оставляя краснеющий след:
–Вот…, мы тут…сейчас… пришкеримся…где-то и – прощай, Маруся! –и, подняв малость голову, чтоб получше рассмотреть недалекие уже камышовые заросли, похолодел.
По белому от солнца берегу, прямо на него, катили на мотоцикле фрицы. Один из них, высокий худощавый парень, соскочил вдруг прямо на ходу, хохоча и на весь рот горланя что-то вроде веселой песенки. Беспечно повесив карабин на плечо, он приветливыми жестами приглашал его, Будяка, выходить на берег.
– По плотине проскочили, твари…,– промелькнула мысль, – а те и не стреляли, чтоб своих не задеть.
В этом месте берег был более пологим и вскоре старшина ощутил ватными ногами илистое холодное дно.
– Ком-ком!! Ко-ом! – деловито орал веселый немец, немного войдя сапогами в воду. Двое других молча, с серыми сосредоточенными лицами, уставились на Будяка, тот, что сидел в коляске, навел на русского ствол пулемета. Все сразу поняв и, видимо тут же и приняв то, одно, единственно верное для него решение, широко усмехнулся старшина:
– Я тебе дам, ком-ком…Бу-удет тебе… щас и ком, и мом, и х…р в сраку! Потерпите, ребятки…
Воды стало уже по грудь и он, немного приостановившись, перевел дух. Картинно, что б было это хорошо видно всем троим немцам, поднял он руку с «Вальтером» и отбросил его далеко в воду. Слабеющей рукой переложил под водой «лимонку» из кармана под стянувшую торс тельняшку, укрепив поясным ремнем. Вынул из нагрудного кармана кольцо своих часов с цепочкой и, пропустив под гимнастеркой, соединил с кольцом гранаты, сами часы оставив в кармане.
–Че-ерное мо-оре,.. бе-елый парохо-од, пла-авает… мой ми-илый… уж че-етвертый го-од…Э-эх! Прости, Господи, – бормоча все, что ни идет на ум, виновато улыбаясь, поднял он повыше руки и, превозмогая режущую низ спины боль, тихонько побрел на берег.
Кравцу и Гордиенко сквозь редкие кусты дикого терновника все было видно, как на ладони. Мучаясь в бессилии, лишь скрипели они зубами, не имея совершенно никакой возможности хоть как-то помочь старшине, хоть чем-то отвлечь немцев. Ты поди, попробуй – высунунься! – и тут же тебя и пристрелят… Без всякой пользы!..До берега метров пятьдесят, и десятка шагов не проживешь…
–Э-эх! Весь в крови, бедняга…Сдастся, наверное, наш… Пал Силыч, -неуверенно проговорил Гордиенко.
–Нужен он им, такой…Не-ет… Мало ж ты его знаешь…Я с ним год уже воюю, у него только… за Финскую две… «Красных звезды». Плохо им будет сейчас, -и, уже опасно высунувшись, шире раздвинул кусты Кравец, -э-эх! Винтовочку бы сюда мне, да пару патрончиков…Говорил же Силыч, ду-р-р-раку, возьми-и, Коля, карабин! Так ему ж и оставил…– драл он в отчаянии ногтями овражную глину .
Тем временем старшина, шатаясь, с белым, как полотно лицом, уже полностью выбрался на берег. На его мокрой гимнастерке, чуть пониже левого нагрудного кармана, болтались на цепочке, сверкая как новая медаль, часы. Во всю спину сочно раскровавилась рана. Было видно, что каждое движение дается ему с мучительной болью и неимоверным трудом. И, когда уже всего лишь несколько шагов отделяли его от врагов, остановившись, поднял он медленно к небу мутные глаза свои: – Прости… меня, Нюра!..