Нас привезли на какую-то базу. Нет, не на торговую – на военную. Точно говорю. И не на зону. В отличие от исправительного учреждения, здесь перед воротами стоял памятник: уменьшенная копия известного монумента «Воин-освободитель», который и поныне украшает Трептов-парк в Берлине. Рядом красовался агитационный стенд, традиционный для всех воинских частей СССР и России. На нём можно было прочитать только «Служу…». Все остальные слова стёрло время. Нас выгрузили возле большого барака. Когда-то это была казарма, а теперь точно – барак. Внутри всё было грязно и обшаркано. На окнах красовались металлические решётки, а вместо стёкол – полиэтилен. Под ногами хрустел толстый слой песка, а многочисленные кровати были ржавого цвета. Вполне естественный цвет, раз эту рухлядь никто никогда не красил. Но это я рассмотрел уже на следующий день. А тогда, тем вечером, меня с Виолой на плечах затолкали и сказали:
– Выбирай свободную кровать и ложись. Завтра приедет Бай, он скажет, что с тобой делать.
Дверь захлопнулась и закрылась снаружи на засов. Электрический свет отсутствовал. Но у меня забыли забрать фонарь. Свободных кроватей было больше, чем занятых. Поэтому найти место для ночлега не составило труда. Но вот на чём спать? Нет, матрацев и подушек было вдоволь, а вот наволочки и простыни отсутствовали напрочь. Их не было ни на занятых постелях, ни на свободных. Хм, красота! Жуть! И спросить про бельё некого. Пустая казарма отвечала эхом. От всего этого становилось особенно жутко и противно. Выкарабкались из огня, да попали в полымя. Очень хотелось спать. Я испытал несколько кроватей, выбрав подходящую. Ничего, пойдёт, пружина держит. Но вот с выбором матраца пришлось помучиться. Не стоит даже описывать, как они выглядели. Ни одна дворняжка не согласилась бы лечь на что-то подобное. Я выбрал лучший, если это слово здесь уместно. В другой ситуации, я бы ни за что не лёг на эту зловонную подстилку. В другой, но не в этой. Сняв с головы тюрбан, сделанный из половины моей футболки, я накрыл им свою подушку. Футболка моя – а это значит, что все микробы и грязь на ней тоже мои, практически родные. Такой же ритуал я проделал с тюрбаном и подушкой Виолы. Ещё раз напоил девушку водой и уложил её рядом с собой. Через мгновение внешний мир меня уже не интересовал.
Я не слышал, когда вернулись с работы другие обитатели казармы. Как потом оказалось, возвращались они не раньше одиннадцати.
Утром, незадолго до восхода солнца, меня потеребил за плечо, присевший на кровать человек:
– Слышь, ты! А, проснулся. Чего ты так вытаращился? А, не понимаешь, где находишься. Да, здесь ты находишься, здесь. Ничего, привыкнешь. Слышь, я что хотел спросить: как там в России, всё по-старому? Ничего не изменилось?
– Ты кто? – я всё ещё не мог вникнуть в воспринимаемую глазами действительность, считая, что в мой сон ворвался сон с другого канала.
– Я? А, ну да. Я, Ерёма, – он засиял беззубым ртом, что можно было принять за улыбку.
– Редкое имя.
– А? Ие-а, нет это не имя, это фамилия – Ермолаев я. А это Егор, – он указал на стоящего за его спиной более молодого товарища.