– Валентин Евграфыч, я не понимаю…
– А ты открой программу партии твоего Кромкина и многое из этого там увидишь. Только смотри внимательнее, – Пашка совсем приуныл. – Понимаешь, мы слишком мало знаем о нем. Он поразительно стерилен: был как все, был как все, был как все… Семья среднестатистическая, сам среднестатистический, взгляды менялись как у всех, в 90-е хлебнул как все. Но только как он в начале 90-х уехал на стажировку во Францию? Всем ли это удавалось? Почему же он, такой многообещающий специалист, торговал авторучками в переходе? И торговал ли? Ты видел, как он себя держит и как одевается? Это истинный интеллигент до мозга костей! Только вот расстановка акцентов речи у него как у британского лорда… Что-то он темнит. Стал бы честный, чистый и истинный патриот что-то скрывать? В общем, к нему больше вопросов, чем ответов.
Пашка молча вперил взгляд в пустоту перед собой. Очнулся он только тогда, когда старик снова закашлял. Юноша уже хотел бежать за сиделкой, но Валентин Евграфыч наконец откашлялся. Его платок побагровел от крови, а он, будто не замечая этого, попросил у парня закурить. Оторопевший Павел всё же выполнил просьбу старика и, нервно сглотнув, растеряно спросил:
– Так во что же верить? Где истина?
– Истина – в Евангелии, – вот тут Пашка совершенно потерял дар речи. Чтобы профессор, доктор философских наук, в полной мере познавший диалектику Гегеля и цитирующий Канта в оригинале, заявил такое? Но тут в нём проснулась жалость к этому исхудавшему, измученному сухим судорожным кашлем одинокому старику – наверное, сказанное им было лишь последствием тяжелой болезни.
– Ну не надо на меня так смотреть! Петров! Я в абсолютно здравом уме и твердой памяти!
– Извините, Валентин Евграфыч…
– Извиняю. Послушай… я-то человек пропащий. Куда уж мне спасаться? Это я сейчас ученый, профессор, приличный человек, а в юности я много чего творил. И в попов из рогатки стрелял, и на храмовых стенах краской матерные слова писал, и много чего еще… Время было такое, безбожное. Вот и расплачиваюсь. Мне этот рак ведь не просто так, а за грехи мои. Но ты-то еще молод! Оглянись! Я многое в жизни видел и слышал, и нигде, нигде ты не найдешь столько чистой и искренней любви, сколько есть в живой и разумной Вере! Бог есть любовь, у Бога лишь истина! Искреннюю Веру не купить и не продать, в отличие … – старик снова закашлялся. На этот раз совсем тяжко и сильно. Забежала сиделка, начала рыться в медикаментах. Павел почувствовал себя лишним.
Растерянный и сбитый с толку, он вышел из квартиры своего любимого преподавателя и пошел, не разбирая дороги. Остановился лишь тогда, когда его начали душить непрошеные слёзы. Горячими потоками они начали стекать по его лицу, обжигая кожу. Он чувствовал себя одиноким и преданным. Ему больше не во что было верить…
Павел вздрогнул и, будто его кто-то толкнул, упал. Не сразу сообразив в чем дело и ничего не видя перед собой заплаканными глазами, он сел, опершись о что-то спиной. А в маленькой церквушке, к которой он незаметно для себя пришел, звонили к вечерне. Звук был гулкий и сочный, отдававшийся вибрациями в груди Павла и металлических прутьях церковной ограды, к которой он прислонился спиной.