Больше же всего кот был похож на инопланетянина, того самого, прячущегося в игрушках, из известного всем детям мира фильма Спилберга. Нелепое трогательное горячее тельце, все в складочку, голова маленькой химеры с огромными, на две трети морды, глазами-лампочками, меняющими цвет в зависимости от освещения с изумрудно-зеленого на бледно-нефритовый и включающимися и выключающимися с переменой настроения. Над всем этим торчали немыслимо огромные уши летучей мыши, а передвигалась инопланетная бодяга на длинных кривоватых лапах, заканчивающихся еще более длинными музыкальными пальцами. Все это принципиально не сочеталось в одном обличье, однако предъявляло себя в моем новом знакомце.
К тому же, в отличие от нормальных котов, знаменитых независимостью и гуляющих сами по себе, Адонис оказался абсолютной липучкой, нуждающейся в постоянном контакте с человеком.
Примерно к концу первой недели эта сладкая, обнаженная перед всем честным миром сволочь стала полным хозяином меня, дома и положения. Во-первых, из уродца он прямо на глазах (вполне возможно, только моих) превратился в невероятного красавца, оправдывая свое официальное имя. Во-вторых, я просто не мог от него оторваться – это был чистейший наркотик. Его на ощупь кашемировое с шелком, горячее (как сообщалось в Интернете, сорокадвухградусное) тельце под руками, глаза-блюдца, наблюдающие за тобой отовсюду, и даже несколько специфический, отдающий болотом, запах кожи стали неотъемлемой частью меня самого. Требователен он был как женщина, но в отличие от последней был натурально ласков и безобиден, а также лишен всяческого лукавства. К тому же он ничего не имел против полной от меня зависимости, наоборот, вовсю пользовался ею в своих интересах – бегал за мной хвостиком. А как только я оказывался в неподвижном положении, кот немедленно вскарабкивался на колени, плечо, голову, всегда умудряясь находить малейшую щель, полоску не защищенной одеждой кожи, чтобы дать работу шершавому, как наждак, языку, сопровождая это урчанием маленького трактора и перебором лап.
Особенно Додику приглянулась моя проступающая лысина, он работал над ней с таким вдохновением, что это можно было снимать для рекламы нового средства для восстановления волос. Часть ночи он спал под одеялом у меня под боком, и я не понимал, как он там не задыхается и не боится, что я его раздавлю. Потом выбирался частично на поверхность, оставляя тело укрытым, а голову клал на подушку в точности как человек и спал так до утра, лицом к лицу со мной, посапывая и покряхтывая мне в нос.
Утром тварь будила меня лизанием пяток и легким покусыванием пальцев ног. Все это приводило меня в восторг и вызывало умиление вместе с неизвестно откуда взявшейся острой нежностью.
Я, как и многие великие и не очень до меня, влюбился. В кота.
Например, у папаши Хэма, когда он жил на Кубе, их было 57 штук. На одной из его лучших фотографий, за несколько месяцев до самоубийства, – он с женой Мэри, недопитой (на тот момент) бутылкой красного вина и своим любимцем котом Мальчуганом (Big Boy). Хэм уставился на кота невозвратно-меланхолическим взглядом. В этом взгляде читается: «Чего стоит писатель – как бы он ни был гениален, известен, богат, нобелирован и демократизирован – в сравнении с природной (а значит, абсолютной) независимостью, аристократической грацией и полнейшей отвязностью дворового кота!»