Глава 1. Мерзость запустения
Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте…
Евангелие от Матфея, 24: 15
В феврале года Господа Нашего 638 халиф Умар въехал в Иерусалим верхом на белом верблюде. Одежда его истрепалась и замаралась, за ним следовала грубая и неопрятная армия, но дисциплина в ней поддерживалась идеальная. Рядом с ним ехал патриарх Софроний как главный управитель покоренного города. Умар направился прямо в храм Соломона, откуда в небеса возносился его друг Мухаммед. Глядя на стоящего там халифа, патриарх припомнил слова Христа и пролепетал сквозь слезы: «Увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила».
Потом халиф захотел посмотреть на христианские святыни. Патриарх отвел его в храм Гроба Господня и показал все, что там находилось. Пока они пребывали в храме, наступил час молитвы для мусульман. Халиф спросил, можно ли ему расстелить там свой молитвенный коврик. Софроний упрашивал его оставаться на месте; но Умар вышел во двор храма, чтобы, по его словам, его слишком рьяные сподвижники не объявили, что святыня, в которой он помолился, отныне принадлежит исламу. И так это и произошло. Двор присвоили мусульмане, но храм, как и прежде, остался величайшей святыней христианства.
Таковы были условия, на которых сдался город. Сам Пророк постановил, что язычникам следует предлагать на выбор обратиться в ислам и погибнуть, а людям Писания – христианам и иудеям (к которым он любезно присовокупил и зороастрийцев) – дозволить сохранить их богослужебные дома и беспрепятственно пользоваться ими, однако они не имеют права прозелитствовать, носить оружие и ездить верхом; а кроме того, должны платить особую подушную подать – так называемую джизью. Софроний не мог и надеяться на лучшие условия, когда ехал на своем осле под охранной грамотой на встречу с халифом на Масличной горе, отказавшись сдать город кому-либо, кроме предводителя мусульман. Иерусалим больше года находился в осаде; и его недавно отремонтированные укрепления оказались не под силу арабам, не имевшим опыта в ведении осадной войны и плохо для нее оснащенным. Однако в городе кончилась еда, а всякая надежда на освобождение угасла. Арабы завладели всеми окрестными районами, и города Сирии и Палестины один за другим пали перед их натиском. Ближе Египта не осталось ни одной христианской армии, не считая одного гарнизона, который еще удерживал прибрежную Кесарию, защищенную имперским флотом. Единственное, чего сумел добиться Софроний от завоевателя, помимо обычных условий, было обещание, что городские имперские чиновники смогут без помех уехать на побережье в Кесарию вместе с семьями и движимым имуществом.
Это было последнее, что сделал патриарх для своего народа, трагическая развязка долгой жизни, проведенной в трудах во славу православия и единства христианского мира. С самой юности, когда он путешествовал по монастырям Востока вместе с другом Иоанном Мосхом, собирая для будущего «Луга духовного» изречения и предания о святых, и до поздних лет, когда император, политике которого он противостоял, назначил его в великую Иерусалимскую патриархию, он бескомпромиссно вел войну с ересями и зарождающимся национализмом, в котором видел зачатки распада Европы. Однако «медоречивый защитник веры», как прозвали его, увещевал и старался напрасно. Арабские завоевания доказали его провал; и через несколько недель он скончался от разбитого сердца