Из четырех разведчиков, героев этого повествования, до наших дней дожил один Ицхак. Сейчас, когда я пишу эти строки, ему, бывшему бойцу-очкарику из закоулков Алеппо, 93 года. Познакомить нас вызвался другой бывший сотрудник израильской разведки, ныне пенсионер, которого я знал по работе над иным сюжетом. Я встретился с Ицхаком не потому, что слышал о нем самом или о небольшом подразделении, в котором он служил в момент создания государства, а по той веской причине, что убедился за годы журналистской работы: общение со старым разведчиком никогда не бывает напрасным.
В итоге наше общение затянулось на годы: мы часами беседовали на фоне оливкового кафеля его кухни на седьмом этаже в жилом доме к югу от Тель-Авива. Иногда он медленно подходил к плите и варил кофе в турке с длинной ручкой, вроде тех, которые ставят на походный костер. Он взвешивал каждое свое слово; болтливость у этих людей не в чести. Память у него была острая как бритва. Иногда могло показаться, что Война за независимость только что завершилась, а то и вообще не кончалась.
Смеялся он чаще, чем можно было ожидать, – почти после каждой фразы, сопровождая басовитое «хе-хе-хе» покачиванием головы, от которой мало что осталось, кроме ушей, носа и улыбки. Впрочем, то, что вызывало у него смех, редко бывало забавным. Он не преуменьшал события, просто не уставал поражаться всему тому, что ему довелось повидать и пережить. Когда он говорил, то и дело проглядывал прежний Ицхак – наблюдательный, быстрый, ненасытный. Он изображал других: и тех, кто дожил до старости и умер в своей постели, и тех, кто семьдесят лет назад отважно ринулся в ураган событий и сгинул.
Впервые появившись на овощном рынке Тель-Авива в 1942 году, Ицхак, арабоязычный подросток без гроша в кармане, торговавший на корточках перцами из ящика, мог бы там и остаться. Многие застряли на таких рынках – например, мой прадед, продававший с тележки апельсины в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене. Но с Ицхаком вышло иначе. Его подхватила и увлекла причудливая волна. Он мог бы закончить свои дни в двадцать три года среди песков с пулей в голове, как случилось с некоторыми из его друзей, или в петле в тюремном дворе, не оставив о себе почти никакой памяти. Но ему удалось выжить. Он мог бы избежать риска, но это значило бы согласиться с уничтожением еврейского государства в самой его колыбели, в 1948 году. Но не произошло и этого – и вот мы здесь, в этом государстве, нашем государстве, сидим за столом у Ицхака на кухне.
«Шпионаж, – заметил однажды Джон Ле Карре, – это секретный театр нашего общества». У стран есть тайные истории и тайные личины, как и у их шпионов, и из этих подвалов открывается своеобразный вид на мир наверху. Именно в этом, наряду с влечением к рассказам тайных агентов о двойных идентичностях, – причина моего интереса к этим людям и к их невероятным приключениям. Сами эти люди – порой важное свидетельство о стране, которую они помогали создавать.