Гид, стоя перед зеркалом, неторопливо брил собственный череп.
Он прекрасно помнил, что всякого рода косметическими процедурами обычно занимаются в ванной – в данном случае в гостиничном номере, где он давно уже проживал, – но с некоторых пор это не имело ни малейшего значения.
Главное, чтобы бритва была опасная – так волоски выбриваются наиболее чисто.
«“Жилетт” – лучше для мужчины нет!»
И для гида – тоже.
Гладкая кожа на собственной голове – решающий фактор при первой встрече с подопечным. Это как экран в старинной киношке. На нем можно показать любые картинки. Хоть охоту Хищника за Арнольдом Шварценеггером, хоть мирную беседу Йогана Вайса с Генрихом Шварцкопфом, хоть фигуру врага в прицеле героини-снайперши… Не имеет значения.
Как не имеет значения и время года на дворе.
Хорошо бы, конечно, чтобы случилась непогода. Чтобы на улице дул сильный порывистый ветер, освобождающий кроны деревьев от желтой листвы. А над головой – быстро темнеющее небо, обещающее неизбежный скорый дождь. И чтобы немногочисленные прохожие спешили скрыться в теплых стенах своих берлог.
Гиду, в общем-то, все равно. А вот гость любит подобную погоду. Хотя это и странно. Такая любовь, скорее, подошла бы коренному петербуржцу, а не уроженцу курортного городка Южноморска. Впрочем, экскурсант же неплохо знаком с Северной столицей, бывал там не раз и даже жил некоторое время, имел на невских берегах кое-каких знакомых, сыгравших в его судьбе не самую последнюю роль…
Впрочем, это тоже не главное. Главное, что именно такая погода – а скорее, непогода – обязательно приведет к встрече… Необходимое, так сказать, условие в череде случайностей, которые сопровождают каждого человека. И некоторые из них совершенно не случайны. Но кто из подопечных об этом догадывается? А если кто-то и догадывается, все равно не в силах ничего изменить.
Фатум. Неизбежность. Божья воля. Судьба. Разные слова, обозначающие одно и то же…
Гид в последний раз коснулся лысого черепа бритвой и положил инструмент на столик трюмо. Некоторое время изучал отражение в зеркале.
– Нормально, – сказал он скрипучим голосом. – Но музыканты оценивают не только внешность. – Он прикрыл глаза, пропел: – Би-бэ-ба-бо-бу-бы-ы-ы… Ми-мэ-ма-мо-му-мы-ы-ы… – И принялся упражняться, меняя согласные, пока после очередного экзерсиса скрип не превратился в глубокий баритон, а потом не поднялся до тенора.
Тогда гид открыл глаза и, по-прежнему глядя на отражение, пропел а капелла:
Love me tender, love me sweet,
Never let me go.
You have made my life complete,
And I love you so.
Love me tender, love me true,
All my dreams fulfilled.
For my darlin’ I love you,
С каждой строчкой лицо певца оживало, в доселе равнодушном взгляде рождались любовь, сочувствие и печаль. Впрочем, они жили в нем всегда, эти дефекты, – потому его и определили в гиды. Иначе он был бы как все.
Наконец он прекратил петь и сказал:
– Совсем другое дело. Даже самое чуткое ухо ни в жизнь не отличит. – Он сложил бритву и убрал в верхний ящик трюмо. – Добро пожаловать!
И вновь печально улыбнулся собственному отражению.
Потом подошел к окну и выглянул наружу.
Гостиница стояла на берегу ласкового моря, над которым висело яркое полуденное солнце.