Ещё с первого глотка он ощутил неясное жжение в горле. «Говорила мать, не хватай на жаре ледяную воду», – мелькнуло в голове. «Ну, ничего, доберусь до хаты, шлифану горячим чаем!» И он без дальнейших раздумий принялся жадно глотать отдающую приятной щекоткой в нос сладкую воду. «Вот интересно, а сколько калорий в этой бурде? Или чего там считать то надо – сахар что ли? Так и вся треня, считай, насмарку. Да, а сегодня отлично покачались…»
– Сорок три! – писклявый голос кассирши наждачкой резанул по ушам, вернув его к реальности.
Он бросил на ленту тысячную, торопливо глотнул еще пару раз и завинтил крышку.
– А помельче нету? – противно взвизгнула кассирша.
– Нету, – с нарастающим раздражением отрезал он.
– Я чем сдавать-то должна? Ходят тут с тысячными, одну воду берут, – зашлась кассирша пикирующим ультразвуком, и, внезапно разозлившись, он гаркнул:
– Да мне вообще пофиг! – но вместо слов из горла комком вылетела густая слюна и, приземлившись неестественно розоватой полосой, шлёпнулась прямо на руку кассирше.
– Да ты охамел что ли, – заорала та, но вдруг замерла на полуслове, вытаращившись на него ошалелыми глазами.
– Ну, чего уставилась? – вконец разъярился он и вдруг почувствовал, как из уголков рта засочились длинные вязкие слюни, непрошеными клейкими соплями свисая на подбородок.
– Да какого чёрта? – рассвирепел он, наотмашь вытирая липкую жижу, уже норовившую сбежать за воротник. Тыльная сторона ладони увязла в склизком потоке, что-то захлюпало, и, опустив глаза, он в недоумении увидел, как взбитой розовой пеной на пол с пальцев скапывают полувоздушные ошмётки.
– Платок есть? – спросил он, поворачиваясь лицом к застывшей, словно фигурки Тюссо, очереди, но изо рта разгорячённым потоком выплеснулась кровавая пена, расплескавшись неоднородным месивом по белым плиткам недавно помытого пола. Густой багровый шматок прилетел на грудь девчонке лет двадцати, что стояла сразу за ним. Завизжав, та отпрянула, вокруг всё ожило, загудело, задвигалось, а картинка в его глазах рывком повернулась на девяносто градусов, так что пол оказался у него под щекой. В горле разгорался пожар, невыносимым жаром пропитывая каждую клеточку тела. Он силился хлебнуть воды, но застывшие скрюченные пальцы впустую шкрябали по холодным магазинным плиткам, не в силах удержать бутылку, которая, гулко стукнув, откатилась под прилавок. На кассе стемнело, и последним звуком, отчетливо пронзившим затуманенный мозг, стал чей-то суровый бас, пробившийся поверх режущей уши невыносимой какофонии:
– Чего стоишь, скорую вызывай, зараза!
До оторопи хотелось есть. Адская судорога скручивала кишки при всплывавшей в сознании мысли о куске хлеба с толстым ломтём колбасы. Да с майонезиком – ух! Злобно сплюнув тягучую слюну, Аля глотнула водички и что есть силы вдарила себе по колену. «Нельзя, нельзя», – скороговоркой твердила она, вызывая перед глазами картину скорчившегося на полу накаченного парня, изгибавшегося в немыслимых позах и, словно Петергофский фонтан, струёй извергавшего из себя багряную пену. Ей до сих пор мерещились покрытые мельчайшей красной паутинкой сосудов вмиг налившиеся кровью белки закатившихся глаз и его пальцы, непроизвольно согнутые, будто в эпилептическом припадке, бессильно скребущие по полу.