Я тащился на перекладных по раскисшим весенним дорогам. Путь лежал на юг через всю Россию-матушку. Вёз с собой кожаный портфель, набитый бумагами. На портфеле стояла гербовая печать. Внутри лежал новый морской устав и рескрипты для адмиралов от Адмиралтейств-коллегии, а также письма для генерал-губернатора Киева.
По пути заглянул на пару деньков к матушке в Новгородскую губернию. Несказанно обрадовал её. Матушка немного постарела, но оставалась как прежде: живой, с гордой осанкой и добрыми лучистыми глазами. Её старенькое синее платье как всегда было идеально отглажено. Белоснежный чепец накрахмален. Кружева на манжетах и воротнике расправлены. Мы сидели в нашей горнице с небогатой обстановкой и долго разговаривали. Героические предки смотрели на нас с портретов, казалось, внимательно слушали наш разговор. Потемневшие иконы в красном углу слабо озаряла лампадка. Я рассказывал матушке о службе, о Петербурге, о своих новых друзьях и знакомых.
Она все охала: «Да как же это, к самому государю на службу? Быть такого не может! И ты уже в лейтенантах? Жаль, отец не дожил. Вот бы он гордился!» Дверь распахнулась, ввалились братья гурьбой. Крепко обнял всех. Каждому привёз подарок. Ну и подросли же они! Уже, как прежде, за озорство им уши не надерёшь – могут и ответить. Старшие: Александр и Никита крепкими стали, высокими. Вслед за мной на службу собрались; все расспрашивали: куда им податься, да в какие полки? Могу ли я им рекомендации дать? Младший, Михаил, Мишутка, вцепился мне в шею и не желал отпускать. Еле его уговорили. Потом уселся ко мне на колени и все разглядывал мой мундир, вертел пуговицы, водил пальчиками по галунам.
Сели обедать. Я не спеша хлебал щи деревянной ложкой, попутно растолковывая братьям все превратности армейской службы. Они внимательно слушали, не перебивали. А мама не отводила от меня взгляда. Вдруг всплакнёт и отвернётся.
Матушка, ну что вы, право! Что случилось? – спрашивал я.
– Ничего, – улыбалась она сквозь слезы. – Ты кушай, да рассказывай. Не обращай на меня внимания. Просто, я гляжу на тебя и удивляюсь: до чего же ты на отца стал похож.
Пришли наши мужики, поглядеть на барина. Человек пять, старших нерешительно потоптались в сенях, после на цыпочках вошли в горницу, поздоровались, низко поклонившись. Сели в угол к печи. Луша, наша горничная, подала им чай с баранками. Конюх Илья, рябой, рыжебородый здоровяк, все шептал остальным:
– Я ж барина вот таким помню, – и показывал заскорузлой ладонью, сколько вершков от земли я тогда был. – На коня его впервые посадил, он совсем махонький был. А сейчас – гляди! Ну – вылитый отец, царство ему небесное, благодетелю.
И мужики тут же дружно крестились на иконы.
Дети и молодые девки облепили окна, стараясь разглядеть, что же там твориться в барском доме?
– Луша, – сказала мама, – надо бы вечером праздник устроить. Стол в саду накрыть, да соседей пригласить. Когда ещё Семён к нам заглянет?
* * *
Простившись с родными, продолжил путь. Ехал через Витебск и Гомель. Добрался до Киева, где сдал часть писем в канцелярию. Хотел тут же отправиться вновь, но генерал-губернатор потребовал меня к себе.
Гудовичу, Ивану Васильевичу уже минуло пятьдесят, но он не терял военную выправку. Был свеж и опрятен. Принял меня в обширном кабинете. Пристально окинул мой мундир тяжёлым взглядом из-под нависших густых бровей.