С наступлением темноты нарастает ледяной ветер. Он дует с юго-востока, со стороны Рижского залива, несется через Балтику и врезается в борт нашего корабля, заставляя контейнеры со стоном и скрипом натягивать найтовы. Чем ближе мы к России, тем ниже температура.
Контейнер, в котором мы с Вилланель сидим вот уже пятый день, отплыв от северо-восточного побережья Англии, – это ящик из гофрированной стали размером с тюремную камеру и высотой метра два с половиной или даже чуть больше, частично занятый тюками одежды. Он стоит среди нескольких таких же по правому борту. Внутри холодно, как в могиле. Мы сидим, словно две крысы, греемся друг о дружку, поклевываем тающий на глазах провиант – черствый хлеб, сыр и шоколад, попиваем воду, строго разделенную на порции, и мочимся в пластиковое ведро. У меня-то всю дорогу запор, а Вилланель опорожняется в пакеты из зоомагазина, которые она потом аккуратно завязывает и складывает в углу.
В стенке контейнера, что ближе к носовой части, есть аварийный люк сантиметров примерно тридцать на тридцать, и он открывается изнутри. В него порой просачивается тоненький луч света и морозное дыхание соленого воздуха. Если забраться на тюки, можно наблюдать, как линия горизонта качается вверх-вниз, а носовая волна с ее гребнем – белым на фоне серого – вздымается и опускается, словно в замедленной съемке. Я стою и смотрю на это слезящимися глазами, пока лицо совсем не онемеет. Когда ветер стихнет, я выплесну в аварийный люк содержимое нашей пластиковой параши. И оно застынет ледяной коркой на стенке контейнера. Я спрашивала Вилланель, не хочет ли она отправить туда же свои пакеты с дерьмом, но она опасается, как бы пакет не шмякнулся на палубу.
Вилланель продумала все: одежда, термобелье, туалетная бумага, мыльно-рыльные принадлежности, тампоны, неопреновые перчатки, красные сигнальные фонари, боевой нож, пластиковые наручники, девятимиллиметровые патроны для ее «зига» и моего «глока», увесистая пачка потертых долларов. И никаких телефонов, лэптопов, кредиток, паспортов. Ничего, по чему нас можно отследить. Вилланель – единственный человек в мире, кто знает наверняка, что я жива, а сама она официально числится в мертвых. Ее могила на кладбище Индустриального района Перми, где на небольшой металлической табличке написано «Оксана Воронцова».
Два года назад я понятия не имела о существовании Вилланель – Оксаны Воронцовой.
Я руководила мелким отделом в Темз-хаусе, отвечавшим за внутренние связи МИ-5, и мои дела, в общем и целом, шли неплохо. Работа была скучноватой – со своим магистерским дипломом по криминологии и судебной психологии я лелеяла надежды на нечто более увлекательное в стенах спецслужб. Светлая сторона моей жизни состояла из не особо впечатляющей, но стабильной зарплаты и мужа Нико, доброго и порядочного человека, которого я любила и с которым мы планировали завести детей. На свете есть вещи похуже рутинной работы, уговаривала я себя, а то, что каждую свободную минутку на службе я посвящала созданию досье по нераскрытым политическим убийствам, так это было моей личной инициативой. Просто чтобы не терять форму. Хобби, так сказать.