Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года русские и американцы встретились на Эльбе, и обняли друг друга. А что, если бы обнимать пришлось не друг друга, а «мать-сыру землю»?! Обнимать порознь – и «по причине друг друга»? Для этого имелись и объективные предпосылки, и желание многих лиц. Автор всего лишь представил, как это могло произойти. Это – почти хроника событий. В романе нет ни вымышленных персонажей, ни вымышленных фамилий реальных персонажей. В этом романе всё – правда. Почти. Почти – всё, и почти – правда…
С самого утра выражение озабоченности не сходило с лица рейхсфюрера: на Западе явно назревали события. Гиммлер имел отменный нюх на плохое, но сейчас и его не требовалось: хватало иных доводов, и не из числа тех, которыми обслуживали точку зрения фюрера. Поскольку точек зрения – с точки зрения фюрера – было всего две: «одна – моя, другая – неправильная», то вождя снабжали только радужными докладами. Основными поводами для радости были: неприступность «Атлантического вала», регулярно плохая – а потому хорошая – погода на побережье Франции, нереальность масштабного десанта, полная готовность к «рандеву с плутократами». И фюрер «шёл навстречу»: «ах, обмануть меня нетрудно – я сам обманываться рад».
В отличие от фюрера, рейхсфюрера убаюкать было невозможно. Он не относился к числу тех, кто «сам обманываться рад». Рейхсфюрер предпочитал обманывать других. И обычно у него это получалось. Но иногда он завидовал фюреру. Завидовал тому, что фюрер может выбирать угол зрения, и видеть мир таким, каким ему хочется. Рейхсфюрер, увы, вынужден был пользоваться не розовыми очками, а обыкновенными. Поэтому и жизнь он принимал «неотредактированной», такой, какой она и была, а не такой, какой хотелось. Он и рад был бы не замечать плохого, да должность с характером не позволяли. «Договориться» с ними обоими можно было, лишь «зарывшись головой в песок». Но этот выход не вёл к уходу от себя. От себя не спрячешься. Мысли всё равно зашевелятся… шилом в заднице.
Не давал «заблуждаться» и аппарат: новости будто соревновались друг с другом в том, кто активнее взбодрит рейхсфюрера. Как итог, Генрих Гиммлер был в курсе всего, что замышлялось на обоих фронтах: внешнем и внутреннем. И, если первое грозило неприятностями в отсроченной перспективе и всем сразу, то второе обещало их уже в ближайшее время и персонально ему. Агентура доподлинно установила, что в среде военных почти вызрел заговор против фюрера. Да, что, там, агентура: ещё в сентябре сорок третьего министр финансов Пруссии фон Попиц имел наглость не только предложить ему поучаствовать в «оптимизации» фюрера, но и возглавить заговор!
И хотя среди отдельных заговорщиков продолжали жить иллюзии насчёт рейхсфюрера СС, последний, в отличие от них, иллюзий на свой счёт не питал. В этой связи рейхсфюреру приходилось думать о фюрере. Ведь, думая о фюрере, он думал о себе. И о себе – прежде всего. Ибо не фюрером единым был движим топор – тот самый, который – по шее. «Отблагодарили» бы его обе стороны – в случае успеха любой из них. Перспективы его собственного бытия и без фюрера не просматривались дальше, чем на сутки. И то, в лучшем случае.