Уволенный в запас офицер-ракетчик возвращается в родной Харьков. Его семья живет в Москве, но уходит почти год на получение паспорта и трудоустройство по специальности. Герой молод, энергичен, фонтанирует идеями, которые одобряют даже в странном коллективе, где доминирует принцип «наказания невиновных и награждения непричастных». ─ Что еще за «Буран»? ─ ворчит его наставник Кузнецов. «Что это, победа или поражение?» ─ соображает герой, вчитываясь в ТЗ. Что же все-таки будет создавать ведущее КБ страны, основанное Королёвым и руководимое Глушко? Уникальный носитель или советский вариант «Шаттла»? Будем ли работать на опережение или догонять ускользающее время? И вот уже нет СССР. Закрыта программа МКС «Буран» ─ наше мировое достижение. Но не отпускает память о грандиозной работе, которая много лет увлекала настолько, что порой не обращал внимания на козни кучки негодяев и вдохновенно делал свое дело с коллегами, о которых хранит самые светлые воспоминания.
Вместо предисловия. Детство, юность, молодость моя
В отрасли космического ракетостроения я оказался случайно. Впрочем, именно случай так или иначе определяет большинство событий нашей жизни, хотя зачастую нам кажется, что мы сами выбираем жизненный путь. Увы.
С детских лет я мечтал о небе. Трудно сказать, когда и откуда это пришло. Скорее всего – из раннего детства, когда наша семья долгое время жила в лагерях немецких военнопленных в Харькове. Там работали мои родители. Там же за полгода до окончания войны в одной из теплых землянок, в которых размещалась поликлиника лагеря, родился я.
В лагере я долго был единственным ребенком – любимцем пленных немцев. Уже лет с пяти мне позволяли самостоятельно перемещаться по всей территории лагеря, включая зону. В том ограниченном мирке, казавшимся таким огромным, я чувствовал себя комфортно в любом месте. Сторожевые вышки, ряды колючей проволоки, солдаты охраны и колонны пленных немцев, – все это навсегда врезалось в память.
Немцы всегда мне улыбались, весело шутили, но никогда не насмехались и не обманывали, даже в шутку, как наши солдаты. Многих пленных я знал не только в лицо, но и по фамилии, а то и по имени. Было у меня и свое немецкое имя – Пуппи (Куколка). Оно мне не нравилось, но моего настоящего имени немцы, похоже, не знали, или так им было привычней.
– Пуппи! Ком цу мир, – приглашал подойти кто-нибудь из солдат, едва входил в любое из помещений, где находились пленные, – Битэ, – подавал он кусочек сахара или самодельную игрушку.
– Филен данк, – благодарил за подарок.
А из другого конца помещения уже неслось очередное призывное: «Пуппи!» Кто-нибудь сажал к себе на колени, и мы слушали импровизированный музыкальный номер, исполняемый на одной, а то и сразу на нескольких губных гармошках. А иногда солдаты, надев вместо пилоток смешные шляпки с перышками, пели необычные песни. Слушая удивительные переливы голосов, смеялся от восторга. Лишь через несколько лет, уже вне лагеря, узнал, что слушал тирольские песни.
Мне нравились мои немецкие друзья, а особенно переводчик – гер Бехтлов. Он единственный понимал меня, когда в разговоре, не задумываясь, смешивал русские и немецкие слова. Он тут же все повторял, но по-немецки, без русских слов, или наоборот.