Читать Кожа

Пыль. Весна. Тогда. Восьмидесятый. Плющиха. Гроза. Промок.

Коммуналка. Коридорище. Берлога. Пипл. Портвейн. «Дымок». «Столичная». «Роллинги». Темнеет.

– Здаров! Мишка.

– Прива! Ёлка.

– Врешь!

– Ольга…

Рано. Сыро. Зябко. Звезды. Плющиха. Дверь. Пятак. Метро.

– Пока!

Телефон. Обрывок. Карандаш.

– В пять!

Арбат. Коммуналка. Коридорище. Обитель.

– Квас?

– Давай!

Армянский. КВВК. Жарко. Окно. Подоконник. Карниз. Голуби. «Мальборо».

Простыня. Рано. Сыро. Зябко. Звезды.

– Завтра?

– Нет.

– Почему?

– Пишусь.

– Что?

– На студии!

– Ну-у-у!

– Ага …

– Послушаем?

– Железно!

– Эллочка.

– Идьёт!

Неделя. Неделя. Неделя. Один. Устал.

– Аллё!

– Ну?

– Слушаем!

– Когда?!

– Завтра!

Завтра. Облом. Обман.

– Идьётка!..

– Пш-ш-шёл!

Иду.

Теперь. Весна. Десятый.

Сон.

– Здравствуй!

Гугл? Пусто. Яндекс?.. Нет. Торренты? Архивы?.. Есть! Download.

Знобит.

Небо. Синь. Шоссе. Кабриолет. Play! И?..

Пыль.

А он всегда был такой, немного медленный. Не потому, что глупый, а потому что – добрый.

Он, когда еще не родился, у него уже были мать, отец, бабушка и старший брат; они в малосемейке жили. Мать пошла в профком, спросить про очередь на квартиру. Говорят – у вас шансов мало, потому что вас трое: вы, муж и сын, а мать ваша не в счет. Вот если бы детей было двое, тогда, конечно же, ну а как же, когда четверо, так тут и очередь другая, особая, и иждивенца, мать вашу, тогда тоже учесть можно, а так вот – как сейчас – так никак.

Ну, вот он и родился. Они в профкоме не врали – ему еще и полугода не было, а квартиру дали. Обычных тогда не было, дали особую, на четвертом, последнем этаже, четырехкомнатную, да с такой планировкой: как зайдете, так налево две комнаты, туалет и ванная, направо – кухня, а прямо тоже две комнаты. Эти две между собой через дверь смежные, а еще у каждой по двери в коридор. И такое кольцо из комнат получается, а если все двери открыть, очень светло и просторно сразу становится.

Бабушка сказала – старший уже в школу пошел, а младшего я в сад-то не отдам, мне скучно будет. Так он дома остался, прямо до школы. Бабушка старая совсем уже была, немощная, вот как он в школу пошел, так ее и не стало. Ему тогда ее комнату выделили целиком. Он там за столом сидеть любил. Не уроки делать, нет, уроки-то он как раз не любил. А вот модели клеить – корабли там всякие, самолеты – это любил. В комнате ацетоном сильно пахнет, это от клея, а он сидит, клеит их, так аккуратно-аккуратно, красиво-красиво, а потом на длинные лески к потолку подвешивает. Зайдешь к нему в комнату, а там никакая не комната, а музей настоящий.

Когда в школу его отдавали, школа-то на соседней улице была. Но тут мать сходила туда, обратно пришла, отцу говорит – не отдам его туда, там совсем для дураков, и грязно, и сквозняки в коридорах. Тогда отдали его в другую, где старший раньше учился, там педагоги сильные, и школа на весь район лучшая, а, может, и на весь-весь город.

Учился он ни хорошо, ни плохо. Учителя его потом просто замечать перестали. В середине восьмого класса мать в больницу надолго попала, на химиотерапию. А он, как без матери остался, стал ходить без шарфа и шапки. Простудился, всю третью четверть пропустил. Отца в школу вызвали, говорят – не можем его в девятый перевести, не успевает, забирайте, решайте, куда потом. Отец у начальника цеха своего спросил, тот говорит – так давай в наш заводской техникум. У нас и школу закончит, и профессию получит, и стипендии у нас две – одна как у всех, а вторая от завода, это для тех, кто успехи показывает.