Улицы опустели, и вот я иду один, куда ноги поведут.
Я слышу свой внутренний голос. Я слышу, как он ругает меня, и из-за этого у меня краснеют щеки. Я чувствую, как человек, запертый внутри меня, метается из стороны в сторону, расшатывая сердце, заставляя биться его сильнее. Туда, сюда, мать твою. Приступами, которые заставляют прижимать руку к левой части груди и корчиться. Внутреннему голосу не противоборствует голова – она лишь вторит ему, посылая мне сигналы: "Хватит себя обманывать. Ты больше не можешь быть человеком образа, который себя сделал так давно и привык быть им. Тебе будет тяжело, если ты продолжишь. Отпусти и изменись, не то тебя разорвет изнутри к чертовой матери".
Да, может быть, человек в груди и моя собственная голова правы. Уж слишком много я потрудился, чтобы остановиться прямо сейчас. Сомнение и стеснение. Одно мое качество не позволяет показать мне, кем я хочу быть, другое ему помогает, вопрошая: "Что, если нет?", "А вдруг не получится?", "Ты слишком слаб, чтобы это сделать". "Ты боишься сделать что-то, и будешь потом думать об этом, а затем жалеть". "Заткнись, просто заткнись. Ты даже не существуешь. Ты просто сидишь в моем теле и съедаешь мою душу, зачем?". Надо же, ругаю сам себя. Со всеми этими мыслями я обнаружил, что пришел домой.
Наконец я очнулся. На вид входная комната ничем не отличалась от той, какая обычно встречала меня после долгого дня, который приходилось проводить вне дома. Отражения Луны застилали коридор тонкой полосой: одна из двух дверей оставалась приоткрытой, и из щели пробивался мертвый свет. Отчасти он падал на зеркала гардероба, где находил свое конечное предлежание на ламинате. Даже практически в полной темноте видно, как дверь слегка покачивается от сквозняка, входящего в открытое окно смежной комнаты. "Как черно-белое кино", смутно откликнулось в моей голове. Я попытался вообразить себе кадр из какого-нибудь зарубежного фильма ужасов тридцатых годов. В голове возникла лишь постановка с дешевыми декорациями и актерами, плохо отыгрывающими свои роли. От такого представления было нетрудно скривить лицо в презрении.